воскресенье, 4 декабря 2016 г.

Не писал сюда очень долго. И вот на четвертый день зимы шестнадцатого года... Лежат снега на Москве. Стоят морозы.

вторник, 26 июня 2012 г.

The show must go on (Вечер ошанинской поэзии в Центральной научной библиотеке им. Н.И.Железнова).

25.6.2012 года в помещении Центральной научной библиотеки им. Н.И.Железнова что на территории Сельскохозяйственной академии им. Тимирязева состоялся вечер памяти Льва Ивановича Ошанина (1912-2012). Организаторами мероприятия выступили Татьяна Львовна Ошанина-Успенская и А.А.Дручек.
На вечере выступили певцы, чтецы, друзья и ученики Л.И.Ошанина. Спасибо всем за участие!
Несколько фото с ошанинского праздника:









вторник, 1 мая 2012 г.

МАЙСКИЙ НОМЕР ЖЛКиС 2012

Увидел свет майский номер Журнала литературной критики и словесности:

Увидел свет майский номер "Журнала литературной критики и словесности".
В него вошли: повесть глазовской писательницы Рашиды Касимовой "Камал",  оригинальные полемические заметки Алексея Ивина,  материал, посвященный памяти российского поэта Арсения Тарковского, мемуар профессора Виктора Родина из города Гилдфорда, что в Великобритании, эссе Александра Абрамова (Москва),  метафизические стихи москвича Алексея Борычева, а также рецензия на книгу "Флор Васильев - поэт со свечой в душе" известного удмуртского литературоведа профессора Наталии Закировой (Гущиной).



суббота, 1 января 2011 г.

Андрей Углицких. Ангел за левым плечом, рассказ

АНГЕЛ ЗА ЛЕВЫМ ПЛЕЧОМ

Костер горел, освещая тусклым мерцающим светом Шестипалого, Апостола и Лопату. Шестипалый изредка подкидывал в октябрьское нервное пламя все, что было под рукой: доски от ящиков, куски обоев, щепки... Серый бессолнечный день промелькнул и канул. Вряд ли его можно было считать удачным, хотя мусоровозы прошли почти по графику. Только по Дорогомиловской управе имел место “недовоз”. В две ездки. Водитель заболел, а сменщик запил. Однако улов, тем не менее, был небольшим: две банки пепси, три батона хлеба и полтора круга “Одесской”. Всё. Да Лопата нашла наручные часы. Женские. Неисправные. Но на браслете. Шестипалый втайне тешил себя надеждой, что браслетик этот, кучерявый, еще можно будет неплохо обменять, пристроить Кабану тому же…

А пока Апостол разводил в консервной банке добытый накануне технический спирт, в просторечии именуемый “биток”. Лопата — баба без возраста, со слежавшимся, лунообразным лицом баклажанного цвета — внимательно отслеживала процесс разведения пойла. Она давно не пила (часа два или даже целых три) и больше всего на свете хотела сейчас поскорее “отойти” от пережитого за день.

Однако Апостол не торопился. То ли воды скопилось за день мало, то ли щепка, которой он перемешивал содержимое банки, была коротковата и не доставала до дня, то ли сам Апостол тормозил с батога. Нетерпеливая Лопата, не выдержав, жарко выхаркнула:

— Ну сколько еще ждать, сука! Шланги горят!

Мечтательный, мнительный Апостол же продолжал крутить волам хвосты, забив на женские страдания.

Шестипалый мечтательно пялился в низкое небо. Звезды были какие-то блеклые, тусклые, не радостные. “Как жизнь здесь, на Земле”, — подумалось ему. Вспомнилось, как ушел однажды из дому, лет в шестнадцать. В дождь. Навсегда. Дождь был синий, деревья — красные, по фиолетовым листьям хлестали, как кнутом, ливневые струи...

Окончательно потерявшая терпение, Лопата, ловкая, как медведь, ринулась к Апостолу, не давая опомниться, вырвала из его рук жестянку с битком и, жадно припав к зазубренному краю, сделала несколько стремительных глотков. Ужаленный в самое сердце наглостью товарки, Апостол жалобно и призывно захрюкал.

И был услышан. Шестипалый, очнувшись от воспоминаний и оценив “поплывшую” уже Лопату, молча, не говоря ни слова, встал с холодной земли, неторопливо подошел к воровке и неожиданно пнул преступницу в грудь. Та, привычная ко всему, мягким тюфяком осела на землю, не выпуская при этом, однако, драгоценной емкости из рук. Ни капельки не пролила! Шестипалый попинал Лопату еще немного, без надрыва, так, для порядку больше, почти равнодушно, словно нехотя, норовя попасть в баклажан головы, но, так и не достигнув желаемого, вскоре ретировался. Лопата медленно, с трудом, вернулась в исходное положение и, как ни в чем не бывало, вновь припала к заветному.

— Другим оставь, — не сдержавшись, выпалил Апостол, буквально прожигая Лопату ненавидящим взглядом. “Вот бы молнией ее шарахнуло”, — промелькнуло у него в голове.

Сказано — сделано! Яркая, красочная, почти зримая картина небесной кары во всех подробностях предстала перед его выцветшими от холода глазами. Резкая, как стрела, сверкнула молния, пронзив тело паскудницы… Лопата, дернувшись и загребая судорожно скрюченными пальцами грязь, словно бы не спеша расставаться со своей никудышной жизнью, выгнулась дугой и засучила ножонками… Удовлетворенный видением, Апостол шумно сглотнул слюну и глубоко вздохнул, нехотя возвращаясь в реальность.

Фантазии давно уже стали неотъемлемой частью его сознания. Они были настолько зримыми и реальными, что Апостол зачастую путал их с самой реальностью.

У всякого неудачника есть счастье. Свое, особое. Для одних заключается оно в непонимании, в не-осознании того очевидного факта, что они — неудачники. Это самый легкий, почти амбулаторный случай. Характерен для лузеров, живущих в тяжелой социальной среде, в тесном соседстве и постоянном сотрудничестве с другими, еще большими неудачниками. У “счастливчиков” этих напрочь утрачено само понятие “удачи”. Согласитесь, трудно считать себя несчастливым, не видя вокруг ни одного более или менее преуспевающего человека. Счастье же других “счастливцев” состояло в том, что они, понимая и принимая свою неудачливость, выказывают абсолютное смирение перед неизбежностью, ничего не пытаясь изменить в незадавшейся жизни своей. И — выигрывают, в конечном итоге! Если плывешь бурной рекой, нечего биться как рыба об лед, пытаясь прибиться к лучшему, спокойному месту. Бесполезно. Только силы последние отдашь. Фишка состоит как раз в обратном — в полном расслаблении! Надо полностью отдаться прихотям бурного течения. И дрейфовать, сплавляться за счет последнего, экономя силы и нервы.

Однако с Апостолом все было куда интересней. Потому что являлся он представителем третьей, возможно, самой редкой разновидности: он относился к категории неудачников-мечтателей. Способность мечтать и воспринимать жизнь как мечтание, а мечтание — как более или менее реальную жизнь, ярко проявилась у мальчика из далекого сибирского городка еще в раннем детстве. Свою физическую слабость, природную робость и неустойчивость натуры он уже тогда неосознанно возмещал, “компенсировал” отменно богатым воображением. Для начала, избегая дворовых компаний, где его лупили и унижали все, кому не лень, впечатлительный Апостол с головой ушел в книги. Постепенно жизнь в мечтах и стала его реальной, настоящей жизнью. Мир литературных героев, Спартаков и Гарибальди, мушкетеров и вождей краснокожих — в конце концов заменил ему мир дворовых игр, школьных проказ и шалостей.

Потом, лет в двенадцать, увидев телевизионные трансляции с гренобльской Олимпиады, Апостол впервые наяву представил себя другим человеком, то есть совершил акт полного самоперевоплощения. Он стал горнолыжником Жан-Клодом Килли! “Подмена” произошла естественно и быстро, а результат превзошел самые смелые ожидания — настолько все это оказалось просто. Просто это он, будущий еще Апостол, а не какой-то там француз, тогда летел по разбитым горнолыжным трассам навстречу своей несусветной славе. Снег, вперемежку со льдом, сек лицо подростка, резкий боковой ветер сносил мальчишку на обочину, норовил вытолкнуть с трассы, заставлял сойти с дистанции, но именно он, Апостол, согнувшись в три погибели, вел ту отчаянную борьбу с чувством страха, змеино входившим под кожу, с проклятым секундомером, отсчитывающим секунду за секундой. Именно он, а не какой-то Жан-Клод... Дальше было все, что положено: пьедестал, золотая медаль, восхищенные взгляды окружающих. Особенно “запомнилось” Апостолу триумфальное возвращение на родину, в свой сибирский городок-поселок. Как мама, обращаясь к нему, “олимпийскому чемпиону”, лепетала (он слышал это ушами своими собственными): “Прости меня, сыночек, совсем я тебя, дура набитая, не понимала и не ценила. Ругала и позорила. Била даже…”

Дальше было уже легче. Перевоплощения следовали одно за другим. И одиночные, самые легкие. И групповые — это было уже посложнее… Кем только не перебывал герой наш за жизнь свою: и “асом Покрышкиным”, и “Че Геварой”, и “Гагариным”, и “Владимиром Маяковским”, и даже “Анжелой Дэвис”! Особенно полюбились ему сложные “образы” “Харламова и братьев Майоровых”, “Валерия Борзова” и “Евгения Киндинова”, “Джона Леннона и Пола Маккартни”… Впрочем, мало кто догадывался об этих, других, “жизнях” скрытного, неуживчивого фантазера. В конце концов, Апостол худо-бедно, но вырос, без блеска, но закончил институт, не сразу, но женился на скромной девушке с голубыми ненасытными глазами и хорошей родословной. Даже детей завел.

Как много изменилось с тех святых времен: не стало СССР, пропали, растворились в историческом небытии все эти всесильные и всевластные Брежневы, Георгадзе и Косыгины! Однако мечтать Апостол не перестал. Наоборот. Просто новое время “подкорректировало” его фантазии, изменило традиционные сюжеты мечтаний, сделало их более “игровыми”, авантюрными, что ли…

Маросейка… Ночь. Или поздний вечер. Ветер, конечно же, “на всем белом свете”, как некогда писал поэт… Свистит, как в трубе… Холодно и стрёмно. Кажется, что жизнь — фуфло. Но не спешите спешить, как говорится. Вдруг Апостол, бредущий по Маросейке не знамо куда, слышит за спиной шум автомобиля. Слышит его — спиной, затылком. Как слышат приговоренные, поставленные своими расстрельщиками на колени пред ямой могильной, рост седых волос на своей голове и пульсирующий в указательном, “курковом”, пальце палача капиллярный ток... Поначалу шум далекий-далекий, еле слышный, потом — отчетливый, все нарастающий. Казалось бы, самое время оглянуться, оценить опасность. Но что-то внутри Апостола подсказывает, что делать этого пока не стоит. Что нужно еще “годить”. Забить на волнение и ждать, ждать развязки… Но всякое ожидание, даже самое перспективное, многообещающее, рано или поздно становится невыносимым. Приходит предел и терпению Апостола. Он не выдерживает и оборачивается. Почти в тот самый миг, когда мимо него, совсем рядом, буквально в двух шагах, проносится упакованный “мерин”. Утыканный, как еж, иголками телескопических антенн, без номерных знаков и габаритных огней. Из полуоткрытой двери “мерса”, прямо под ноги Апостолу, буквально “выпрыгивает” толстый, как жаба, портфель. Нет, шалишь, не “портфель”, а портфелище, чемодан за малым! И вот “жаба-чемодан” этот валяется спокойненько возле самых ног и тяжело молчит. А “Мерседес”, огласив мир истерическим взвизгом тормозов, резко сворачивает в ближайший переулок и исчезает. Навсегда. Словно и не было никогда! Снова тишина, снова ночь, вновь те же — улица, фонарь, аптека... Вокруг — ни души. Думай, Апостол, думай! Как поступить? Поднять или нет? Поднять? Хорошо, а вдруг там — бомба?.. Не заметив, пройти мимо? А вдруг там — золото или алмазы?.. Адово искушение истово и искренне борется в Апостоле с райским благоразумием. Азарт — с осторожностью. Кураж — со страхом. Ну кто из нас, хотя бы раз, хоть разочек малый, не побывал в подобной ситуации выбора, не испытал в жизни искушения похожего, скажите на милость?.. Яблоко висит на ветке в райском саду. Соблазнительное. Красивое. В сверкающих алмазиках утренней росы... Висит — невыносимо близко. Руку протянуть… Апостол еще раз воровато оглядывается по сторонам. Ни единой души. Тогда он, наконец, решается (а будь, что будет!), хватает добычу и, задыхаясь под тяжестью ее (ох, и тяжелый же, сука… чем же это они так его нагрузили-то?), волочет, трепеща и вожделея, как тот сказочный паук известную муху, в подворотню... Встав перед чемоданом на колени, он первым делом осматривает находку, осматривает внимательно, не абы как! Ничего подозрительного. Потом — с бьющимся сердцем — припадает ухом к напряженному холоду жабьей кожи. До одурения вслушивается… Но, сколько ни вслушивается, не слышит никакого часового механизма. Только стук сердца, отдающий куда-то в голову, как колокол: бум-бум-бум… И только после этого, руками дребезжащими, медленно, как в кино, начинает приподнимать крышечку ту, заветную…

Очнулся Апостол от грубого толчка в плечо. Непонимающим взглядом уставился на Лопату, которая молча передавала ему ополовиненную банку. Как эстафетную палочку. На чумазом лице Лопаты ровным счетом ничего не отражалось. Апостол хотел, было, тут же, по горячим следам, “предъявить” тупой о том, что она закосила часть и его доли битка, но, взглянув на внушительные рычаги ее рук, на кулаки, размером с голову годовалого ребенка, решил не искушать судьбу, благоразумно промолчав. Разборка с подкаченной битком партнершей по несчастью запросто могла окончиться не в его пользу.

Разводка пахла резиной и воняла тухлым жиром. Стараясь не дышать, превозмогая отвращение и брезгливость, Апостол сделал первый глоток и поперхнулся. Биток так шибанул в нос, что высек слезу. В носу стало сыро. Зато в животе — потеплело. Мир стал как-то лучше. Добрее, что ли… Лопата одобрительно хмыкнула, встала, отошла в темноту и, присев на корточки, начала ссать, икая и бубня что-то себе под нос.

Ох, Лопата, Лопата… Тот, кто надеется услышать далее историю о том, как-де перспективная, талантливая балерина или одаренная виолончелистка, к примеру, или, на худой конец, просто внучка расстрелянного в тридцать седьмом наркома, опустилась по причине любви несчастной на самое дно жизни, может отложить этот рассказ в сторону. Поскольку — не дождется. Потому что, похоже, что Лопата была и в той, прежней, жизни своей — никем. Поскольку не помнила о ней ничего. Ровным счетом. Равно как и о ней, о Лопате, никто ничего не помнил. На всем свете. Ибо сама Лопата никогда о себе не рассказывала. Ничего. Никому. Даже под кайфом. Воспоминания не жгли ее. Доподлинно известно было лишь то, что не умела она ни читать, ни писать. И не испытывала от этого никаких неудобств. Как не умеют читать и писать, к примеру, трава или лес, или — вот это вот небо. Может быть, именно поэтому со стороны казалось, что самим фактом своего существования Лопата является очевидным подтверждением того факта, что смысл жизни заключается ни в чем ином, как в самой этой жизни, и ни в чем боле.

Впрочем, у Апостола иногда возникало странное ощущение, что если бы Лопату удалось отмыть, отчистить, так сказать, как это бывает, к примеру, с почерневшими от времени древними иконами в ходе их реставрации, то — вполне могло бы явиться миру лицо женское, не лишенное своеобразного обаяния и даже какой-то наивной привлекательности, проявиться, проступить сквозь грязь, цыпки, расчесы и болячки, не утратившее здоровой силы, крепкое еще тело сорокалетней русской бабы, не боящейся никакой работы…

Лопата мочилась долго, не спеша, с остановками…

Шестипалого, наблюдавшего за происходящим, казалось, ничто уже не могло вывести из себя. Хотя было это не совсем так, точнее — совсем не так. И это, кстати, хорошо знал и Тот, Кто его Направил (сокращенно — Т.К.Н.) на Землю. Сам Шестипалый, вообще-то, не любил никому жаловаться на трудности миссии своей, ибо знал, что легкого хлеба не бывает, что в жизни коллег его — других Посланников Т.К.Н, соратников Шестипалого, так сказать, по цеху — случались командировочки и похуже, пострашнее... Чего стоило, к примеру, угодить в недобрый час на -Сибиллу, к примеру, звезду, входящую в Третий Галактический Пояс, оказаться в самом сердце той абстрактной и безумной магмы, вне времени, вне сообщений, на миллиарды и миллиарды сибильских лет, как это произошло однажды с одним из дальних родственников его! Нет, надо признать, Шестипалому еще повезло. Крупно. По-божески досталось. И конечно, за те несколько тысяч земных лет, что Шестипалый выполнял свою незаметную, но нужную работу, кое-что было сделано. Даже — сделано немало. А то, что для достижения результатов Посланнику Т.К.Н. в основном приходилось пребывать в чьей-то тени, работать под прикрытием, использовать все эти, звучащие так смешно и необычно, земные имена и фамилии, что доводилось иногда герою нашему перевоплощаться, принимать чужие обличия — не вызывало в нем никакого раздражения. Наоборот, вносило в работу какой-то особенный шарм, некую романтическую изюминку.

Прошлое Шестипалого, и впрямь, было незабываемым. Вот почему в этот вечер некоторые эпизоды и моменты земного пути его, как бы ни с того, ни с сего, начали сентиментально “всплывать” со дна его крепкой еще памяти, всплывать, как всплывают пузырьки закипевшей воды в кастрюльках для варки яиц…

Вот он — у самой подошвы Синая. Брат вчера еще ушел “наверх”, на встречу с Яхве, доверив ему людей. Шестипалый вспомнил, отчетливо, как будто бы все это было вчера, а не почти **** лет назад, как сидел он возле такого же костра, что и сейчас (только вот “кормили” костерок тот не сосной — откуда же в пустыне сосне-то взяться! — а саксаулом), и разглядывал покрытую шапкой густой облачности вершину Синайскую. Пустыня — вообще вещь странная. Днем — горячо, как карасю на сковородке, ночью — холод такой, что хоть тулуп надевай! Но даже сейчас, с высоты возраста своего, Шестипалый не понимал, зачем Т.К.Н. понадобилось тогда выводить тот разношерстный этап из Египта, отрывать целый народ от привычной жизни, лишать каких-никаких, а удобств и достижений примитивной, конечно, по современным представлениям, но все-таки цивилизации? За каким таким хреном! Это же типичный волюнтаризм, как распашка целины при этом, как его, при Хрущеве. Ну, добре бы, мужиков только, так ведь нет, надо было всех поднять, всех на уши поставить — и баб, и ребятишек!

С одной стороны, конечно, правда и то, что директива была такая — выводить. К новой, значит, жизни. К светлому, в общем, будущему. Как потом при Ленине, Зиновьеве и Каменеве. А директивы… их ведь не обсуждают, директивы — выполняют! А с другой… Конечно, началось все тогда с бабьего недовольства, визга: надоело, мол, бродяжить, мы же не кочевые, нам хоромы каменные по душе! А там и попутчики, да колеблющиеся всякие, подпевалы — встревать начали… Вот основной урок, который уже тогда надо было в заголовок выносить! Вся ересь, все уклоны эти — они же ногами из попутчиков и колеблющихся — из них произрастают!

Конечно, надо было принимать какие-то меры, когда они активно начали перетягивать остальной контингент на свою сторону, повели к расколу: “Повернем назад! Детей — ни покормить, ни искупать. Старики ноги посбивали, дальше не пойдут. Воды нет. А что жрать — манну небесную век теперь?” Когда им стали подпевать примазавшиеся, неустойчивые, кореяне, в первую очередь. Они, кореяне эти, вообще всегда были о себе слишком высокого мнения, правые оппортунисты еще те были! Как Троцкий потом…

Шестипалый вспомнил, похожие на две испуганные маслины, глаза Мариам, когда она кричала ему: “Беги, брат! Убьют они тебя, уходи!..” Хорошо, что Моисей подоспел. Как Тухачевский потом, в том, в тамбовском эпизоде. Не подвел. Правильно себя повел. Отбились, в общем. А то, что это он, Шестипалый-Агарон, якобы, позволил бунтовщикам и горлопанам тельца того золотого отливать — позднейший литературный вымысел. В чистом виде! Не было такого. Происки оппозиции.

Шестипалый с горечью вспомнил: кем, как и под чью диктовку, в какой несусветной спешке и неразберихе писались, спустя тысячелетия, некоторые из книг так называемого Ветхого Завета. Сволочи, чего они только там не понаписали! Мол, тридцать тысяч кореян пустили в расход, тридцать тысяч, как одну копеечку! Или — двадцать, не помню сейчас точно… А реально было, от силы, тысяч пять голов, не боле… Тридцать тысяч! Куда хватили, да нас всех-то в общей сумме было тысяч двадцать, вместе с верблюдами! Из них — “активных штыков”, что называется, — меньше половины. Откуда же такая несусветная цифирь! Но те пять, конечно же, признаю. Было, как не быть. Только думаю я, что если бы не мы их тогда, так они нас тоже бы не пощадили. Факт! Поэтому считал я и считаю, что террор был необходим. Объективно. Потому что — как бы мы потом выстояли еще сорок лет, пока водили народ по пустыне? Во враждебном-то окружении… Чтоб к свету выйти из тьмы отсталости… Нет, шалишь, террор — штука нужнейшая и, главное, действенная! На все времена и для всех народов. Это и Ленин, кстати, потом, в восемнадцатом, после разговора со мной, осознал. Не сразу, но согласился… (Хорошо, Вячеслав меня поддержал. Переломный был момент. Сложный). А что до кореян тех… Надо же было на кого-то их “списать”. Сшить, так сказать, дело. А дела, кстати, умели хорошо шить и в те времена…

Еще Шестипалый вспомнил, как сопровождал Марию с младенцем в изгнание, как в пути у Иисуса пучило животик, как он, Шестипалый, на коротких привалах качал горластого грудничка на руках, приговаривая: “Изыди, болячка, отцепись от дитя, перейди на меня!..” Как потом, тридцать три года спустя, стоял в первом ряду, прямо за оцеплением, состоявшим из римских солдат-легионеров. Что с высоты Голгофы хорошо (как на ладони) просматривался тогда весь дрожащий, курящийся от нестерпимого зноя, Иерусалим. Не запамятовал и о том, что краем глаза, но заметил он в тот момент, как Мария Магдалина, стоявшая справа от него, все время что-то шептала, смешно, по-детски шевеля припухлыми губами. Похоже, молилась, дура… Еще, почему-то, всплыл в памяти тот старый давний спор с этим полусумасшедшим мистиком Плотином, в ходе которого Шестипалый подкинул идеалисту-зануде ту занятную идейку об эманации…

Картинки прошлого, кадры исторических событий, к которым Шестипалый имел непосредственное отношение, сменяли одна другую, сначала медленно, вальяжно, потом все убыстряясь и убыстряясь, чтобы в конце концов сорваться в галоп, пойти вразнос, в режиме бешеной слайд-презентации. Александр Македонский побеждает армию персидскую под Гавгамелами… Орлеанская Дева вдохновляет воинов на штурм Орлеана... Неотвратимый Христофор упрямо ведет свои каравеллы навстречу Вест-Индии… Одержимый карлик Наполеон входит в западню Москвы… Гете склоняется над рукописью бессмертного “Фауста”…

Конечно, кое-что удалось… Худо-бедно удалось привить диким скотоводам, этим скотоложцам и язычникам, кровосмесителям и вероломцам, без жалости убивавшим своих стариков и малолетних детей, неспособных добывать себе пропитание, навыки земледелия, зачатки культуры, основы цивилизованной организации жизни, и даже заронить в некоторых некое зерно духовности…

Но этого оказалось мало. Явно недостаточно. Подводя некий итог, Шестипалый должен был признаться самому себе в главном: цивилизация обречена. По определению. Люди неисправимы. Потому что смыслом их существования всегда было и будет лишь получение удовлетворения. Удовлетворение похоти, гастрономических капризов, властных амбиций, территориальных притязаний, и так далее… Шестипалому вообще давно уже стало казаться, что, в самом общем виде, человек представляет собой ни что иное, как пищеварительную трубку. Одну. Длинную. Большую. Поскольку все, что он делает, и главное, ради чего — сводится, в конечном счете, по сути своей, лишь к удовлетворению потребностей этой самой трубки в пищевых веществах, к созданию для нее максимально выгодных для существования и размножения условий. Словом, все, что делает человек, делает он, как ни крути, лишь для того, чтобы кишка его любезная была в тепле и холе, чтобы ни в чем она, голуба, не нуждалась.

Обо всем этом, кстати (и уже не один раз!), сообщал он и в своих докладах и рапортичках “наверх”, а также, в ходе редких сеансов связи с Центром, адресуясь в том числе и к самому Т.К.Н. Однако, странная вещь, оттуда, “сверху”, каждый раз приходил один и тот же стереотипный ответ: “Работайте с тем, что есть. Другого нет и, в ближайшем обозримом, не будет…”

Шум, который производила при мочеиспускании Лопата, чем-то напоминал закемарившему было Апостолу то журчание тихого-тихого ручейка, текущего где-нибудь в апрельской Балашихе, то гул средней руки водопада…

Справив нужду, Лопата вернулась на место и закурила. Не курящий и никогда не куривший Апостол поморщился, как от зубной боли, представив себе, как дым табачный сейчас присасывается всеми своими пиявочными устройствами к нежным тканям бронхиального дерева Лопаты, обволакивает их, окружает, душит. Стало ему от этого не по себе. Рука вновь потянулась к банке с битком…

Позволив себе один-единственный разочек философскую “слабинку”, единожды, но выйдя из берегов благоразумной лояльности к начальству, Шестипалый уже не мог да, кажется, уже и не хотел останавливаться. Мысли его текли сами собой, плавно перетекая одна в другую. Или — наоборот, резко обрывались, как подрубленные шашкой острой: “Работайте с тем, что есть!..” Легко им там рассуждать! Попробовали бы сами, как он, спустились бы с небес на землю и поработали бы… “С тем, что есть…” С кем? С этими малахольными? С Лопатой, которую лопатой не перешибешь? С Апостолом? С шизиком этим, мечтающим о чудесах? (Откуда, кстати, у него такое чудное погонялово? Первозванный нашелся!). Я же не Ленин какой… Это тот умудрялся с таким контингентом управляться. Или Сталин… Нет, Коба был просто молодцом! Запросто мог вагон с полудурком этим, с Буденным, от штабного состава отцепить, бросить дружка на съедение волкам и бандам “зеленых” посреди степи, в наказание за то, что тот позволил себе однажды, извините за подробность, пёрнуть во время игры в картишки… Просто пёрнуть! Ничего боле. В двадцатом было это... Сам присутствовал при инциденте, так сказать, знаю, что говорю… Шестипалый вспомнил, как метался на следующее после игры утро вокруг своего, брошенного на произвол судьбы, вагона незадачливый красный командир. В одних подштанниках. За малым, не обосрался! А к кому пойдешь, куда пожалуешься? Степь да степь кругом. На сотни верст… Толкай теперь, чудик, вагончик свой, с барахлишком трофейным, у буржуев реквизированным, хоть до самого Царицына, коль вести себя в приличном обществе не умеешь! Только грызь подвяжи, а то отвалится, по ходу…

Шестипалый снова и снова возвращался к этому, все больше и больше раздражавшему его: “Работайте с тем, что есть”. Нет уж, спасибо! Увольте! Достало!.. Больше всего смешило Шестипалого то, что дело-то действительно яйца выеденного не стоило! По любому счету. Что он, Шестипалый, в состоянии был за несколько секунд, опять, как в старые добрые времена, все изменить… На все сто восемьдесят… Устроить очередную революцию. Разжечь любую войну. Локальную, мировую — на выбор! Нужное подчеркнуть, как говорится. Что он легко мог сделать Апостола того же — олигархом нефтяным, или кривлякой этим, Аленом Делоном, или губастым Давидом Ойстрахом, а Лопату — грациозной Мерилин Монро, к примеру... В пять минут! Но для всего этого нужна была, прежде всего, санкция высокая. Решение необходимо было — Центра, директива, если быть точнее, а ее-то как раз и не было. Неужели же взялись за ум, там, на самом верху, коль решились, сотворив столько глупостей и очевидных преступлений, спустя столько лет, наконец-то, следовать в фарватере Незыблемого Основополагающего Принципа Невмешательства?

Ответа на этот свой вопрос Шестипалый так ни от кого и не смог получить…

Почувствовав, что в очередной раз начинает совсем замерзать, Посланник очнулся, пошуровал костер, подкинул в огонь несколько щепок и огляделся по сторонам. Лопата с Апостолом спали, свернувшись, как собаки, вокруг костра, неподалеку друг от друга. Дремала, вздрагивая от порывов осеннего ветра, и чуткая, как зверь, хованская свалка.

Лишь вдали, на востоке, среди непроглядной мглы, светилось гулкое зарево никогда не отдыхающей, ни на минуту не останавливающейся и не верящей слезам Москвы…

воскресенье, 4 октября 2009 г.

Андрей Углицких. ЗИНДАНЕЦ И АФГАНЕЦ, рассказ

- Эх, если бы ни дураки, воры и жулики, как бы мы зажили, – вздохнул как-то в случайном разговоре со мной этот очень умный человек. Мужчина «полтинникового», примерно, возраста с двумя верхними, выпускник Академии ГРУ. Проработавший под прикрытием на Ближнем и на Дальнем не год и не два... Окончивший в свое время, как водится, конечно же, бывший Институт восточных языков. Тот самый, который бывший Лазаревский… Знаток Рудаки и Джами, Фердоуси и Хайяма, Санаи и Хакани, Низами и Руми, Саади и Хафиза и так далее. Четыре языка в совершенстве. В том числе и фарси, конечно же. А ныне бомж. Философствующий московский бомж. С погоняловом: «Зинданщик». Как напоминанием об одной из своих многочисленных «командировок» в Иран-город, кажется, где Зинданщик угодил, как он иногда говорил, «в переплет», став узником восточной тюрьмы (зиндана). Пока ему не устроили побег. Что там у него не заладилось, почему его раскрыли, на чем наш герой прокололся, кто «сдал» его и по каким причинам, Зинданщик никогда не говорит, даже по пьяни…
- Как бы зажили мы, черт всех нас возьми! Ведь все есть! Все: нефти, хоть залейся, земли – хоть континентами нарезай, золота – сопки магаданские и горы алтайские стоят! Все есть, мы и сейчас самые богатые на свете, хоть и нищие беспросветно… Эх, как же бы мы зажили, если бы…
…Прозябает наш герой ныне на пару с Афганцем, товарищем по судьбе – тоже офицером, подполковником-танкистом в отставке. Бомжируют изгои вместе девятый уже год. По-всякому достается друзьям в той, что бьет с носка и слезам не верит. Но, в данный момент, пока, вроде бы, «катит». Вот уже вторую неделю, ночуют бездомные в так называемой "отселенке": в огромном многоэтажном доме в самом центре столицы, жильцы которого переселены, кто куда. По странному стечению обстоятельств в нескольких квартирах этого сталинского монстра необъяснимым образом сохранилось электроснабжение, есть вода (правда, только холодная), и даже работает …телефон… Лифт, конечно, не функционирует, но, учитывая, что квартира на третьем, механический подъемник не особо и нужен. В общем, живут ветераны локальных конфликтов и местных войн ныне, можно сказать, припеваючи.
С милицией у наших героев все или почти все «вась-вась». Случаются, правда, «непонятки», черные дни, но редко. Недоразумения эти, как правило, совпадают с периодами, когда ментовке спускают слишком большие суточные планы по задержаниям. И дежурные милицейские наряды метут с улиц всех подряд. Вычищают московские парки и бесплатные туалеты до блеска стерильного. До кучи, «до плана», прихватывают угодившую в их сети свежую и не очень "бомжатину" под микитки и волокут в обезьянники райотделов. Когда случается такое, Зинданщику, приходится в очередной раз «включать героя»: распарывать отточенной пятирублевой монетой подкладку повидавшей виды куртки "аляски" и извлекать из недр ее, на глазах ментовских остервенелых, на свет божий надежно заначенный полиэтиленовый сверток, перехваченный крест-накрест почерневшей от времени, резинкой от трусов. Сверточек этот - дорогого стоит, ибо в нем бережно хранится то, что осталось от прежней, благословенной…: орден «Боевого Красного Знамени» и два ордена «Красной Звезды». Да еще медалек штук пять разного "достоинства", включая и «Отвагу». Плюс наградные удостоверения... Помогает. Почти всегда. Ибо тут наступает черед дивиться дежурным лейтенантам и капитанам. Они ошарашено изучают содержимое пакета, после чего - начинают смешно хлопотать лицами, куда-то звонить, сверять наградные удостоверения с номерами госнаград, убеждаясь, что те - не «паленые». И отпускают. Не с почетом, конечно же, но, почти всегда, сочувственно. Тоже ведь, люди. Особенно те, кто сам побывал в горячечных кавказских командировках, и знает цену фунту лиха.
А вот у Афганца, некогда командира танкового батальона, гвардии подполковника, контуженного и горевшего в танке под знаменитым городом Кандагаром, самих наград не сохранилось. То ли, сам потерял, по пьяни, то ли – так же, по пьяни, сперли их, товарищи по ночлежкам и вокзалам. Лишь наградное свидетельство уцелело на «Красную Звезду». И то – Богу Слава, как говорится! Им и приходится теперь оперировать при затрудниловках. Да еще шрамом от ранения, идущим по темени, косо вверх и теряющимся в области макушки…
- Эх, кабы ни «дураки», «воры» и «жулье», как бы мы все зажили! Эх, если бы… Конечно, между первыми, вторыми и третьими разница огромная. Первые – самые высшие умы наши. От кого зависят решения - куда двигаться стране. Эти - неистребимые романтики. Им, идеалистам, палец в рот не клади, дай только реформы какие учинить. Сами живут на облаках и простому народу – житья от их инициатив нету никакого! Словно бы, их благими намерениями возможно как-то изменить жизнь к лучшему! – Зинданщик говорит гладко, спокойно, увесисто, - Зато глупостью их, беспросветной, и пользуются сполна вторые. «Воры», значит. «Законные» воры. Это чиновники – от самых высших, до самых низовых. Власть-то вся у них! Эти мастера вокруг пальца обводить своих непосредственных начальников - идеалистов-реформаторов недалеких. Спецы по части выколачивания государственных средств. Изъятия денежных масс из государственных закромов. Миссия и основная задача чиновничества – найти законные основания для выделения госсредств, выемка и увод выделенного из-под контроля ревизоров и последующее присвоение, путем "распиливания" между своими. «Распилка» – это, по сути, единственное искусство, которым «воры», это необходимо признать, владеют безукоризненно, в совершенстве. Кому сколько отстегнуть, насколько кого подмаслить, так чтобы осело все в собственных карманах, а также у нужных по теме людей. Чтобы на выходе, простому народу не досталось ничего, ну, так, рублей по пятьдесят на нос, накинуть… А чо нас баловать, мы так и вообразить о себе что-нибудь лишнее сможем…
…Возвращаются Зинданщик и Афганец в свои нынешние роскошные апартаменты обычно затемно. Волков, известное дело, ноги кормят. Вообще, для тех, кто до сих пор этого не знает, существует ровно тысяча и один способ, как выжить в миллионном городе. При этом тактика выживания всегда разная, другая. Зависящая от времени года (зима, лето), от общей и политической ситуации в столице, от складывающейся коньюнктуры на основных рынках бомжинного труда, от погоды, от природы и так далее. Сегодня, к примеру, день, что называется, задался: милиция не свирепствовала, в туалете на Тверской удалось даже «развести», умаслить уборщицу на горячую воду и побриться. Кстати, бесплатных туалетов в Москве изрядное количество. Конечно, в «золотые» общественные бесплатные уборные, расположенные при разных "Макдональдсах","Ростиксах", там, при дорогих магазинах и бутиках, большинстве элитных ресторанов и гламурных кафе Зинданщику и Афганцу путь заказан. Наотрез. Но и вне этой, большой туалетной, "показухи", в Москве много еще чего остается. У тщательно следящего за своим внешним видом Афганца в заначке имеется даже списочек некий, вымененный, по случаю, у Дутика с Тверской заставы. Незадолго до того, как угодил, бедолага, ни за что, ни про что, прямо на переходе под колеса пьяного «Мерса». Согласно любопытному документику этому, скаченному, якобы, в Интернете, в Москве благополучно существуют, как минимум, пять десятков «бесплатников», которыми, можно при соответствующем случае запросто воспользоваться. Вот весьма усеченная выписка из этого "очкового" синодика:

«ЦЕНТРОВЫЕ»:
м. Александровский сад.
Вход в Кремль. Наверху кассы, под этим входом - большая, очень широкая, широченная, можно сказать, арка. Пройти ее и с левой стороны, не доходя до Манежной площади и фонтана с конями - туалет. Вниз ведут ступеньки. На туалете есть указатели.
м. Охотный ряд. Вход на Красную площадь по пологому мощеному подъему. Сразу на подъеме, перед самой Красной площадью справа - туалет. Он ближе к кремлевской стене.
м. Охотный ряд, ГУМ, 3-й этаж, около «Ростикса».
м. Третьяковская, м. Новокузнецкая. Ресторан «Грабли», спуститься вниз.
м. Арбатская, м. Библиотека им. Ленина.
Новый Арбат, торговый дом «Москвичка», спуститься вниз на первый этаж, повернуть налево – будет небольшое кафе. Пройти это кафе до конца, рядом с кухней хороший, чистый туалет. Пускают всех посетителей кафе, то есть всех желающих.
м. Пушкинская, Тверская, Чеховская.
ул. Петровка, напротив дома 38, на другой стороне улицы есть общественный бесплатный приличный туалет (совсем недалеко от входа в Сад «Эрмитаж»).
В самом саду «Эрмитаж» есть бесплатная зеленая кабинка.
м. Курская. Торговый центр «Атриум», 3 этаж, проход в кинотеатр (залы с едой не нужны, там туалет платный), туалет кинотеатра.
Также бесплатный и уютный туалет есть на территории центра современного искусства "Винзавод" (4-й Сыромятнический переулок, дом 1, стр. 6).
м. Киевская. Туалет в торговом центре «Европейский» (туда бомжам не проникнуть, проверено на личном опыте).

«ТАГАНСКО-КРАСНОПРЕСНЕНСКИЕ»:
м.Тушинская (Митино, Тушино) и м.Тушинская (ул Митинская. 53. ТЦ "Рамстор").
м.Кузнецкий мост, "Елки-Палки", Неглинная, 8/10.
м.Таганская (Звездочка) и м.Таганская (Таганская 1, ТЦ "Звездочка").
м.Кузьминки (Кузьминки). "Елки-Палки", Волгоградский пр.,125, ТЦ "Мираж".
м.Рязанский проспект. Гипермаркет «Ашан»

«ЗАМОСКВОРЕЦКИЕ»:
м.Сокол (Рамстор-4) и м.Сокол (ул.Часовая 13, ТЦ "Рамстор").
м.Аэропорт. "Елки-Палки", Ленинградский пр.,37.
м.Белорусская. "Елки-Палки" Тишинская пл,1, ТЦ "Тишинка" 2 эт.
м.Маяковская (1-ая Тверская-Ямская 2/1). "Елки-Палки", Садово-Триумфальная,18/20.
м.Тверская ("Кодак Киномир", Настасьинский переулок д.2), галерея "Актер" (второй этаж).
м.Театральная (Манежная площадь 1, ТК "Охотный ряд").
м.Кантемировская. "Елки-Палки", Кантемировская, 47, ТЦ "Кантемировский".
м.Варшавская. "Елки-Палки" Варшавское ш., 87 Б, ТЦ "Варшавский". 3 этаж.
м.Домодедовская (Рамстор-3, Домодедовская)и м.Домодедовская (Каширское шоссе 61а, корп2, ТЦ "Рамстор") и
м.Домодедовская (Ореховый бульвар 15, стр.1, ТЦ "Галерея Водолей").

«СЕРПУХОВСКО-ТИМИРЯЗЕВСКИЕ»:
м.Бибирево (Костромская ул. вл. 20).
м.Отрадное. "Елки-Палки", Декабристов. 17. К-Т "Байконур".
м.Чеховская ("Кодак Киномир", Настасьинский переулок д.2), галерея "Актер" (второй этаж). "Елки-Палки", Б. Дмитровка. 23.
м.Серпуховская. "Елки-Палки" Б.Серпуховская,17.
м.Чертановская. "Елки-Палки" Балаклавский np-т, 5a. ТЦ "Штэер", 2 этаж.
м.Южная (Кировоградская ул., вл. 14, ТЦ "Глобал-сити").

«КАЛУЖСКО-РИЖСКИЕ»:
м.Медведково (Алтуфьево). Гипермаркет «Ашан»
м.Алексеевская. "Елки-Палки", Бочкова,3. "Елки-Палки", Проспект Мира,118.
м.Рижская (Рамстор-2) и
м.Рижская (Шереметьевская ул.60а, ТЦ "Рамстор") и
м.Рижская (Проспект Мира 92, стр.3).
м.Октябрьская (Ленинский проспект 2/1, гостиница «Варшава»).
м.Академическая "Елки-Палки", Севастопольский пр-т, вл.7, ТЦ "Рамстор".
м.Беляево. "Елки-Палки" Миклухо-Маклая, 32э, ТЦ "Рамстор", 2 этаж.
м.Ясенево, м.Анино. Гипермаркет «Ашан»

«СОКОЛЬНИЧЕСКИЕ»:
м. Сокольники, по направлению к Парку Сокольники, на бульваре с правой стороны.
м.Комсомольская (Комсомольская площадь д.6, стр.1 универмаг "Московский").
м.Фрунзенская (Дворец Молодежи).
м.Спортивная (неподалеку от метро, в скверике).
м.Университет (Ленинский проспект 68/10).
м.Проспект Вернадского (Обручева) и
м.Проспект Вернадского (ул. Удальцова 40-а).
м.Юго-Западная, проспект Вернадского д.109. Библиотека им.Гагарина.

«АРБАТСКО-ПОКРОВСКИЕ»:
м.Электрозаводская (Торговый Центр "Семеновский", 1 и 2 этаж торгового комплекса).
м.Бауманская. "Если-Палки" Ст.Басманная,38/2.
м.Площадь Революции (ГУМ, 3-я линия, 2 этаж).
м.Арбатская (Арбат). "Елки-Палки" Новый Арбат, 14.
м.Смоленская. "Елки-Палки", Ружейный пер.,1.

«ФИЛЕВСКИЕ»:
м.Молодежная (Можайское шоссе, Молодежная) и
м.Молодежная (Ярцевская улица 19, ТЦ "Рамстор").
м.Смоленская. "Елки-Палки", Ружейный пер.,1.
м.Киевская (Дорогомиловский). "Елки-Палки" Б.Дорогомиловская, 12а.

«КАЛИНИНСКИЕ»:
м.Новогиреево."Елки-Палки", Свободный пр-т. 35А.
м. Шоссе Энтузиастов, выход на ул. Электродная, по ул. Электродной пройти метров 100, прямо у дороги отдельное здание - бесплатный туалет. Здание старое, туалет не очень чистый, но лучше, чем ничего.
м. Шоссе Энтузиастов, пл. Перово.ул. Плющева, д.20 - это здание 73 поликлиники. Второй этаж - мужской, третий этаж - женский. Вход в поликлинику свободный.
м.Площадь Ильича. "Елки-Палки", Пл.Рогожской Заставы,1.
"Елки-Палки", Нижегородская, 50, ТЦ Три D"
м.Марксистская. "Елки-Палки", Таганская, 2.

«ЛЮБЛИНСКИЕ»:
м.Братиславская. Гипермаркет «Ашан» и «Макдональдс» в торговом центре "Бум" (Перерва ул., д. 43, стр. 1), второй этаж, рядом с киосками с едой.
Дополнительно:
м.Павелецкая - на площади перед вокзалом есть бесплатные туалеты.
м.Царицино - дойти до радиорынка. Напротив радиорынка подняться на железнодорожные пути.
м.Текстильщики-выход к ДК "АЗЛК".(В ДК"АЗЛК" имеется бесплатный WC).
Конечно, многие из бесплатных столичных отхожих мест находятся в явно в неприличном состоянии, но попадаются и весьма ухоженные, в которых можно было, при случае, разжиться и горячей водой, и даже – постираться… Это - уж как договоришься с уборщицами. По месту и времени, так сказать...
- Эх, как бы мы зажили, если бы… На чем я там остановился? Ах, да: еще ниже, под «дураками» и «ворами» хороводятся «жулики». Просто. Эти, как мухи вокруг навозной кучи - тучами роятся. Они, в отличие от «воров», обычно не имеют государственного статуса и их основная миссия – подбирать "падаль". Ведь, как аккуратно ни режь хлебушек, а крошки-то все равно всегда остаются. Всегда. Вот их-то и подбирают жулики. Падальщики они, в общем, койоты. Являясь организаторами и руководителями всевозможных «общественных фондов» с трудновыговариваемыми и «сочувственными» названиями, они живут тем, что подбирают оброненное в спешке «ворами», поднимают с земли, выпавшие из их клювов крохи государственного бесплатного сыра, или же, если повезет, выступают вкупе, в кооперации, с «ворами», теми же, участвуют вместе с последними в сложнейших и многоходовых операциях по распиливанию халявы, стараясь оторвать от государственного пирога кусочки послаще, побольше и пожирнее… Да, кабы ни дураки, воры и жулье, как бы мы все зажили! – бросает в сердцах, уже в который сегодня раз, Зинданщик, презрительно сплевывая на черный от времени квартирный паркет…
…Не секрет, что, для того, чтобы выжить, выплыть, дотянуться до летнего тепла, бомжу приходится день-деньской кружить по городу в поисках вариантов спасения от голода-холода, химичить, придумывать и размышлять. Должен заметить, что движение, в котором почти постоянно вынужден находиться всякий приличный и уважающий себя бомж, изрядно способствует оптимальному течению мыслительных процессов. Учеными давно уже показано, что плавная импульсация с проприорецепторов мышц, постоянно находящихся в состоянии работы, поступая в головной мозг, ритмически организует и оптимизирует деятельность последнего. Поэтому мысли в голове бомжа текут плавно, размеренно, никогда не прерываясь. А подумать бездомному горемыке, согласитесь, всегда есть над чем.
К тому же вариантов развития событий ну, очень уж много. Хороший бомж, кстати, отличается от плохого лишь одним: хороший бомж всегда оказывается в нужном месте в нужное время, причем всегда на секунду, но раньше своего незадачливого коллеги-растяпы. Поэтому, для хорошего бомжа самые примитивные варианты выживания, связанные со сбором драгоценного и полудрагоценного «хрусталя», там, сбора объедков по мусорным бакам, или, того хуже - вымаливания у прохожих милостыни – по определению, не «катят». Не приемлемы, то есть. Никак. Напротив, классного опытного, квалифицированного, так сказать, бомжа гораздо больше привлекают более цивилизованные, а значит, и более «сытные» источники существования: устроится за кусок хлеба (а если повезет, то и за полноценный обед – за столом со скатертью, с тарелками, вилками и ложками!) в какое-нибудь ДДУ, к примеру. Да еще, желательно, на окраине города – на окраинах (а замечено это давным-давно) люди, почему-то мягче сердцем, отзывчивее, сердобольнее. ДДУ, кстати, если кто забыл – это детские дошкольные учреждения. Ведь, дети, как всякие цветы жизни, все время ведь ломают что-то – мебель, игрушки. А ремонтировать, приводить в порядок кто это все будет – Пушкин, что ли? Вот, то-то и оно! Особенно часто, с завидным постоянством, «прокатывает» с детскими дошкольными у Афганца. И заслуженно, между прочим. Благородный облик, имидж худого, с военной выправкой, офицера-афганца, почти с ходу вызывает встречное движение, высекает искорку жалости, сочувственный отклик в сердцах среднестатистических заведующих детскими садами – при прочих обстоятельствах, обычно - железно-неподкупных леди со своими особыми, педагогическими "тараканами" в головах. Сколько же Афганец, за жизнь-судьбу свою бродяжью, перечинил этих хрупких детских стульчиков и столиков, коротая вьюжные московские зимы на золотых верандных "приисках" детсадиков! Ни в сказке сказать, ни – пером описать! А и то, правда, руки у него, действительно, золотые.
Но мечтой голубой любого бездомного является (вот, спросите любого из горемык, не поленитесь, если случай такой выпадет, представится!) …цветмет. О, Его Величество Цветмет! Господи, Цветмет!!! Цветмет - это, кстати, не только катушки с кабелем или моток медного провода, там, он (цветмет) может существовать в сотнях ипостасей. Хотя, впрочем, счастье, оно ведь всегда приходит, случается внезапно. Когда уже почти отчаешься, за малым не опустишь руки. Например, в виде бесхозного трансформатора, валяющегося где-нибудь во дворе на какой-нибудь Пречистенке. Или – Стромынке. Ибо всякий трансформатор состоит из одной (что похуже) или же даже нескольких изолированных проволочных, либо ленточных обмоток, охватываемых общим магнитным потоком, намотанных, как правило, на магнитопровод (сердечник) из ферромагнитного магнито-мягкого материала. Многообмоточные – конечно же, предпочтительнее, однако, и тяжелее, своих моноколлег. Зато, эти монстры, эти сокровища, если их разделать и разобрать, как следует, стоят бешеных (по бомжиным, конечно же, меркам) денег в пунктах приемки. Но золотые дожди, как свидетельствует жизненный опыт, проливаются на грешную землю нашу крайне редко. К тому же, проблема еще и в том, что разделка обмоточных сокровищ – процесс, по определению, интимный и производить его лучше в затишке, в логове, подальше от завидущих глаз жадных до успеха коллег-конкурентов. А те, как мухи, тут же слетаются на запах всякого вновь нарытого, халявного, трансформатора. Но для эвакуации и транспортировки тяжелых, многообмоточных, почти неподьемных трансформаторных устройств нужны силы, много-много сил, терпения. Нужна удача, в конце концов. А сил, между тем, с каждым новым днем, месяцем, годом полуголодного, полуживотного бомжиного существования, даже у самых выносливых и привычных представителей этого изгоинного племени, остается все меньше и меньше. К тому же, у Афганца, начались проблемы, нелады со здоровьем: стала отказывать нога. Ветеран полагал, и, полагал, надо заметить, вполне резонно, что это сказываются негативные последствия давнего ранения в бедро. Распухший тазобедренный сустав, почти лишил его возможности передвигаться. Поэтому последний месяц-полтора Афганец еле передвигается, ходит, приволакивая отечную, бревноподобную конечность. Что только он не делал, чтобы восстановить пошатнувшееся! Куда только не обращался! Ведь ему, как участнику боевых действий, орденоносцу, была, казалось бы, гарантирована медицинская помощь. Однако ни военный госпиталь, к которому некогда был он прикреплен, ни военкоматы, призванные и обязанные, ничего не делали, ссылаясь на отсутствие у Афганца столичной регистрации. Одно время, действуя на свой страх и риск, пытался герою нашему помочь (и – помогал, чем мог!) друг его боевой, однополчанин, ныне - действующий старший офицер Балашихинского райвоенкомата. Но и тот недавно уволился в запас…
- Эх, как бы мы зажили, если бы ни дураки-реформаторы, воры-чиновники и жулики-койоты! Всем бы хватило, на всех бы – достаточно было, – иногда долгими летними вечерами рассуждают наши друзья, сидя за бутылкой водки в своей огромной сталинской квартире в самом центре Москвы.
Они удивительно, стоически спокойны. Все у них хорошо.
Жизнь, по-прежнему, желанна и удивительна.
Особенно в минуты такие, относительного этого покоя, сытости и раздумий, когда тихо капает вода из носика ржавого кухонного крана, когда в окне рубиново светятся звезды на кремлевских башнях, и от водки в животе тепло-тепло…

Москва,
сентябрь 2009

понедельник, 11 мая 2009 г.

Андрей Углицких: РАХМАНИНОВ, КОТОРЫЙ В СЕРДЦЕ МОЕМ…



В сердце моем Сергей Рахманинов.

Я столкнулся с его музыкой не в консерватории, ибо, к стыду своему,   не поклонник классической музыки и навряд ли когда-нибудь сумею отличить на слух Шумана от Гайдна, там…

 

Я услышал Сергея Рахманинова не по радио, хотя, из всех ретрансляторов и репродукторов моего детства с раннего утра до позднего вечера звучала музыка. К чести  Всесоюзного радио, оно никогда не скупилось на трансляции классических музыкальных произведений. Знаю, убежден, что в репертуарах радиоконцертов были, в том числе, и рахманиновские вещи. Но, увы, весь классический репертуар тогда мною, почему-то, не воспринимался. Словно бы, по чьей-то прихоти, весь он, как бы, миновал меня «навылет», не задевая, минуя жизненно важные струны души моей, а можно сказать, и наоборот – что он, как бы, «отскакивал» от некоей, невидимой, непреодолимой брони моей невосприимчивости к классике, как отскакивают, для примера, стрелы от доспеха средневекового  рыцаря, того же. В общем, классическая музыка воспринималась моим сознанием, примерно так же, как обычно воспринимается  человеком чужой, чуждый ему, иноземный язык – в форме или в виде мелодичного, непритязательного шума, сопутствующего ритмического фона, необязательного сопровождения, звуковой  заставки к действительности, но - не боле того…

 

Я познакомился с творчеством Сергея Рахманинова не в театре, хотя, матушка моя приложила немало, оказавшихся, в конечном итоге, во многом, увы, бесполезными, усилий, дабы пробудить в подрастающих сыновьях своих интерес к настоящей, серьезной музыке. И поэтому каждое воскресенье, возившая нас с братом из нашей тьмутаракани  в самый исторический центр нашего областного центра (полчаса пешком до ближайшей остановочной площадки «КамГЭС», потом – полчаса электричкой до станции «Пермь-I», оттуда – снова пешком), в знаменитый Пермский театр оперы и балета. Чем же он так  знаменит? Да, тем, хотя бы, что носил и носит имя самого П.И.Чайковского. Ибо, принято считать, что великий композитор является пермяком. Хотя, с позиций сегодняшнего административно-политического устройства России – это, возможно, покажется кому-то  не вполне справедливым. Дело в том, что композитор Чайковский - уроженец небольшого городка Воткинска, что в Удмуртии, но, поскольку тот,  еще до революции, имел честь находиться, состоять, пребывать в составе Пермской губернии, то… Именно этот факт и дает пермякам право и основания считать автора «Мазепы» и «Лебединого озера» своим, и гордиться тем, что земля пермская дала миру такого  знаменитого на весь мир человека.  

Надо заметить, что в Перми моего детства лет царил культ, фетиш театрального искусства. Абсолютный. В оперный - ходили все. Рвались! Спрос на театральное искусство – был, воистину, всеобщим, ажиотажным. Добирались в переполненных электричках, поездах, часами томились в набитых автобусах. Со всего города,  со всей области! Повторюсь, не посещать оперный театр тогда в Перми считалось моветоном. Кроме того, высочайшую планку пермского театрального искусства поддерживала на почти недосягаемой высоте целая когорта  великих хореографов. Связано это было  с тем, что в годы Великой Отечественной войны в наш город было эвакуировано Ленинградское хореографическое училище. Штатного состава. Которое, конечно же, по снятии блокады вернулось в родной город, на брега Невы. Но, вернулись далеко не все. Некоторые – остались. Чтобы продолжить преподавание. В созданном на базе того, Ленинградского,  Пермском хореографическом училище. Таким образом, получается, что у знаменитого пермского балета – легкие на подьем и удачу, ленинградские балетные «ноги». Имена преподавателей и выпускников нашего славного хореографического всегда были на слуху и на устах у всех: Л.П.Сахарова, Надежда Павлова, Ольга Ченчикова и многие, и многие другие... 

Однако и эти, более или менее, регулярные посещения знаменитейшего театра увы, не оставили во мне, как выяснилось впоследствии, сколько нибудь серьезного следа, не разбудили, по большому счету, интереса к классической музыке, так и не став фундаментом, поводом для формирования устойчивой тяги к классическому музыкальному наследию. Возможно даже, что произошло это - закономерно. По крайней мере, сейчас, с высоты прожитого, думаю я, что - именно так. Ведь, для школьника начальных классов осилить, преодолеть, «переварить» высшую условность театрального искусства, а опера и, того хуже, балет – искусство, согласитесь,  в высшей степени, условное - занятие, скорее всего, неподъемное. А может быть, даже, и - непосильное. Репертуар театра был серьезным, в основном, «взрослым» Вот и вышло так, как вышло. Получилось, как получилось. Что я, по сути, вынес из тех посещений нашего главного областного храма Мельпомены? Если честно, память сохранила куда больше воспоминаний о внешней стороне дела, о разных «театральностях», нежели о самом Театре: театральном биноклике, там,   прожекторах, столь ярко создающих разнообразные световые рисунки, о таинстве вращающейся сцены, об искусстве искусственного снега, о горделивом величии самих театральных помещений -  огромности зрительного зала и мягкости бархатных кресел, основательности мраморных колонн в холлах и вестибюле, и ворсистости ковровых дорожек, и так далее и тому подобное, нежели - о самой сути и вечной  духовной красоте произведений оперного и балетного искусства, которые я вынужденно, но – посетил в те годы. К тому же я, по определению, не мог присутствовать на операх С.Рахманинова «Алеко» или «Скупой рыцарь», по отсутствию таковых в тогдашнем репертуаре…

 

Я открыл для себя волшебный мир музыки Сергея Рахманинова не в музыкальной школе. Классе во втором, кажется, мама решила, что пора обучать меня музыке. На семейном совете твердо решено было определить меня в музыкальную школу. Хорошую. Нашу. Поселковую. Имени Дм.Кабалевского. Замечательный композитор и дирижер Дмитрий Борисович Кабалевский – очень уважаемый в Перми человек в те годы. Он был нашим депутатом – баллотировался в Верховный Совет СССР именно по Пермскому округу. Почему? Непонятно, баллотировался и все тут. Я знакомился впоследствии с его  биографией, тщетно пытаясь отыскать в ней какие-то пермские следы. Ничегошеньки не нашел, за исключением того факта, что Лауреат Ленинской Премии и Герой Социалистического Труда в годы войны какое-то время находился в г.Свердловске. В эвакуации. Недолго. Но – находился. А Свердловск – это, конечно же, не моя Пермь, но, тоже, как ни крути, а – Урал. (А вот, кстати, еще один факт на «заданную» тему: доподлинно известно, что в годы войны в эвакуации в столице Западного Урала находился другой великий человек и композитор – А.Хачатурян. Проживавший в гостинице «Урал», что по соседству с оперным. В одном из номеров которой и был написан Арамом Ильичом балет «Спартак», к слову сказать).  

В общем, отдали меня в «музыкалку». Вступительные испытания одолел я. Прошел. Не блестяще, конечно, но, в целом, неплохо. Пропел, что наиграли, повторил, отстучал по столешнице ритмический рисунок, который расслышал, запомнил. И вот зачислен.  По классу фортепиано… Естественно, встал вопрос о приобретении этого замечательного инструмента, являвшегося столь редким гостем в поселке нашем, притулившемся на самых закорках Перми, и носившем славное имя ударника-шахтера Алексея Стаханова. К примеру, на три окрестные улицы частных домов, домиков, и домишек, фортепиано не было ни у кого.           

Стоил этот раритет, даже самый-самый недорогой, если не ошибаюсь, рублей пятьсот тогда. Для семьи педагога и сменного электрика завода «Камкабель» - сумма абсолютно неподъемная!  Но чего только не сделаешь, ради счастья детей, будь они неладны! «Мальчик должен учиться музыке!» - решили мои решительные родители и решительно полезли в долги. Занимали, где только могли, экономили на всем на чем можно, и на чем – уже, казалось бы, и нельзя. Но - нашли. Собрали с миру по нитке. И купили! И вот, в один из дней, я, с самого утра ждавший этого момента, и проглядевший уже все глаза, услышал на улице далекий шум автомобиля. Едут! Везут!! Сорвался с места, конечно, выбежал на улицу. К дому подъехал грузовой автомобиль, в кузове которого перетянутое крест-накрест, как революционный матрос из фильма «Оптимистическая трагедия», специальными «патронташами»-тягами, стояло фортепиано! Мое черное, лакированное чудо!!! Бережно, аккуратно распленали сокровище, скатили, драгоценное, по лагам на землю, задыхаясь, и, делая частые остановки, вчетвером или вшестером, даже, понесли-поднесли к дому, приготовились заносить… И тут выяснилось, что размеры дверных проемов и расположение дверей нашего, срубленного отцом, дома, таковы, что не позволяет этого сделать. Не габаритный груз, в общем. Кончилось тем, что отцу пришлось выставить одно из окон вон и даже разобрать, каким-то непонятным мне образом, часть стены вокруг этого окна. Вот таким странным образом, через образовавшуюся в стене черную дыру черное, загадочное молоточковое существо, производства Пермской фабрики музыкальных инструментов «Октябрь», проникло внутрь жилища, уютно обосновавшись в нем.  

…Поначалу все было интересно.  Бело-черные клавиши моего нового музыкального друга влекли, вызывали трепет, волновали... Мне нравилось слушать как звук, родившийся в недрах чудесной музыкальной машины, какое время длится, а потом, затухая, сходит на нет…

Но, вскоре начались занятия… Должен заметить, что  мне очень повезло – у меня были замечательные педагоги. Учившие честно. Не раздражавшиеся, насколько это возможно было в моем, как выяснилось, необыкновенно запущенном случае. О, эти преданные и верные труженицы музыкального фронта, героические женщины, с волосами собранными в пучок на затылках, в строгих платьях с ослепительно белыми отложными воротничками! Как терпеливо и долго повторяли и повторяли вы, бестолковому ученику своему, то есть -  мне, ну, никак не получавшиеся у меня, обалдуя, фортепианные пассажи и «связки», оставляя на клавишах инструмента, фиолетовые отпечатки своих указательных и средних пальцев, навечно, кажется, испачканных ученическими чернилами! Педагогов ли этих, замечательных, винить надобно за то, что оказался ученик их неспособным таким, за то, что не в  состоянии был он исполнить даже совсем простенькие, фортепьянные пьески и упражнения? Причем, из упрямства своего природного, постоянно воспроизводя сочинения не так, «как надо», «как требовалось», а именно как удобно было его негнущимся, не разработанным, постоянно покрытым цыпками и ссадинами,  неуклюжим «грабелькам»?

В общем, как вы уже, наверное, догадались, Эмиля Гилельса не получилось из меня. Категорически. Отходив в музыкальную школу всего лишь несколько невыносимо, мучительно долгих месяцев, я окончательно остыл к до диезам и си бемолям, и начал добросовестно избегать дальнейших встреч с миром сольфеджио и занудных гамм. То есть, филонить, пропускать занятия, отлынивать. Чем занимался? А чем может заниматься нормальный советский школьник, ученик начальных классов, в наглую прогуливающий «музыкалку»? Да, ничем! Помню, пускал кораблики в ручейках и лужах, клеил бумажные макеты самолетиков, просто слонялся по улицам. Мучаясь от того, что подвожу семью, что обманываю мать – уходил-то, ведь, я, якобы, на музыкальные уроки!

Конечно, обман не замедлил вскрыться. Но - месяца через два-три. Когда уже ничего нельзя было изменить. Когда моя, ничего не подозревающая, мама случайно встретила на улице одного из моих музыкальных педагогов и, между прочим, поинтересовалась, как дела у сына, ведь у того, по рассказам его,  скоро экзамены по итогам года…

О дальнейшем рассказывать не буду, ибо не обо мне сейчас речь, а о Рахманинове Сергее Васильевиче, произведения которого я так ни разу и не исполнил, не сыграл в музыкальной школе, и не мог этого сделать, по определению, ибо с треском был отчислен из этого славного учебного заведения имени замечательного композитора Дм.Кабалевского уже в конце первого года обучения, по причине глубокой академической задолженности, возникшей в связи с хроническими пропусками занятий без уважительных причин.

 

Как все началось? Как ни странно, первым приоткрыл для меня условный ящик Пандоры, каковым была для меня классическая музыка, вообще, и творчество Рахманинова, в частности …наш документальный кинематограф. Случилось это со мной аж в студенчестве моем. Но – случилось. Во времена, когда на экраны страны вышел знаменитый фильм «Неизвестная война». На материалах, собранных в годы Великой Отечественной, режиссер Роман Кармен совместно с американцами создал киносериал, который стал настоящим откровением для западного зрителя, почти ничего не знавшего о подвиге советского солдата и народа, ставшего главным творцом победы над гитлеровским фашизмом. На Западе он прошел под названием «Неизвестная война на Востоке». Помните, такой? Напомню: в эту документальную многосерийную картину Романа Кармена (1978) вошли, как известно, следующие фильмы:   

«22 июня 1941 года». Советская армия несет первые тяжелые потери... 
«Битва за Москву». 4 декабря 1941 года Советская Армия начинает контрнаступление ...
«Блокада Ленинграда». Это была самая продолжительная осада современности...
«На восток». В течение первого года войны более миллиона человек было эвакуировано ...
«Оборона Сталинграда». 200 дней и ночей продолжалось сражение за Сталинград, город на Волге...
«Сталинград выстоял». Во время великого сражения за Сталинград погибло более 200 000 немецких солдат, а 91 000 были взяты в плен...
«Величайшее в мире танковое сражение». Курская битва, явилась последней попыткой Гитлера выиграть войну на востоке...
«Война в Арктике». Рассказ о морских конвоях во время 2-й Мировой войны...
«Война в воздухе». Для ведения войны в воздухе ...
«Партизаны». Несмотря на массовое уничтожение людей, немцы не смогли подавить партизанское движение...
«Война на море». Войска балтийского и Черноморского морских флотов принимали активное участие в сражениях...
«Битва за Кавказ». Сражения на Кавказе, на Черном море вблизи Новороссийска на плацдарме ("Малая Земля") ...
«Освобождение Украины». 6 ноября 1943 года, после продолжительных боев, войска 1-го Украинского фронта освобождают Киев и ... 
«Освобождение Белоруссии». Карательные операции немецко-фашистских войск... Советские войска освободили Белоруссию в июне - августе 1944 года и двинулись на Восточную Пруссию...
«От Балкан до Вены». Советская Армия проводит успешные операции по освобождению стран юго-восточной Европы...
«Освобождение Польши». В январе-апреле 1944 года происходит освобождение Польши, которая потеряла за годы 2-й Мировой войны 6 миллионов человек...
«Союзники». Три знаменательные встречи союзников в Тегеране в 1942-м, в Ялте в 1944-м и в Потсдаме в 1945-м.
«Битва за Берлин». Берлинская битва была последним значительным сражением 2-й Мировой войны. 8 мая 1945 г. представители германского командования подписали акт о безоговорочной капитуляции вооруженных сил фашистской Германии...
«Последнее сражение неизвестной войны». Разгром главных японских сухопутных сил - Квантунской армии - обусловил безоговорочную капитуляцию Японии 2 сентября 1945 года. 
«Солдат неизвестной войны». Нюрнбергский процесс - суд над главными нацистскими военными преступниками. На нюрнбергском процессе впервые в истории агрессия была признана тягчайшим преступлением против человечества...
  Все, кажется, ничего не забыл.        

Так вот, смотрел и пересматривал я фильмы те, с раскачивающимся на титрах колоколом, и ведущим Бертоном (Бертом) Стивеном Ланкастером, неоднократно и, конечно,  не мог не обратить внимания на пронзительное музыкальное сопровождение. В самые напряженные моменты картин, в ситуациях наивысшего драматизма -  на кадрах с горящим Сталинградом, например, или - при сьемках московского народного ополчения, когда камера, плывет вдоль застывшего строя, облаченных в одинаковые, серые ватники, людей с винтовками…  Помните?  Когда беспристрастный кинообьектив, словно бы, всматриваясь, ровно бы, прощаясь навсегда, подолгу «вглядывается» в лица ополченцев, спокойно-сосредоточенные, в глаза их, провожая их в бой… Так вот, во все такие вот моменты, как-то особенно высоко, трепетно и, еще раз повторюсь, пронзительно, звучала очень странная,  почти колдовская музыка. Вызывавшая непривычный трепет, холодок, мурашками расползавшийся по коже, как расползаются во все стороны света в России – от столицы ее, так и не взятой ворогом лютым – бесконечные, как дорожные разговоры, дороги! Мною тут же было установлено, что автор музыки - Сергей Васильевич Рахманинов… Вот так, и состоялось открытие поразительного рахманиновского мира. Музыка Рахманинова сопровождала весь фильм, являясь его полноправным участником, неотьемлимой составляющей. Мало того, думаю, что без нее, фильм бы стал уже не тем.

Необходимо отметить, что тема войны вообще была актуальной. На улицах моего раннего детства еще запросто можно было встретить, так называемых, «тачаночников». Их уполовиненные, усеченные войной тела-обрубки, на самодельных, оснащенных подшипниками, ложах-тележках особенно густо «жужжали» в районах  пивнушек и прочих разливательно-злачных мест. А девятого мая – запомнился еще и «колокольчиковым» звоном.  Центральная улица поселка нашего в этот день, в буквальном смысле слова, «звенела» - медали и ордена участников войны при движении праздничных колонн издавали своеобразное мелодичное звучание. Сейчас этого, конечно, уже нет. Давно. А тогда - почти у всех моих сверстников отцы и дяди, или более дальние родственники – воевали, у ребят постарше – у многих из них – так и не вернулись с фронтов. Хлебнули, кстати, лиха и мои. Мой дядя, Владимир Андреевич Углицких, мой замечательный дядя Володя, в 1941 году, шестнадцати лет от роду, прибавив себе два года, добился мобилизации в Действующую Армию. Закончил I Ленинградское пехотное училище (так называемый, ускоренный "сержантский" выпуск), эвакуированное в г.Березники Молотовской области. Воевал, был тяжело ранен. В 1942 вернулся в родной Красновишерск, получив отпуск по ранению. Работал военруком в школе. В 1943 – после медицинского переосвидетельствования, вновь признан «годным к строевой» и снова убыл на фронт. После этого был еще дважды ранен. Последний раз – в районе небезызвестных Зиеловских высот… День Победы встретил на госпитальной койке, в Москве. После излечения - демобилизован. Гвардии старшина. Кавалер Ордена Славы и ряда других боевых наград. Правда, самого ордена я у него ни разу ни видел, только книжку орденскую. Орден Славы свой, никогда ни в чем не умевший отказывать ни "друзьям", ни - знакомым, дядя Володя дал на время, «поносить» «хорошим ребятам» («на танцы», в соседнюю деревню). Вскоре после войны. Так они с тех пор его и «носят»! Заиграли, в общем, награду. Ветеран ВОВ В.А.Углицких прожил славную трудовую жизнь. К сожалению, умер несколько лет назад. Об этом подробнее см. здесь: http://klavdii1955.blogspot.com/2008/01/2.html. А вот, отцу моему, Клавдию Андреевичу повоевать, к счастью, так и не пришлось. Хотя и он призван был тем же, Красновишерским, РВК Молотовской области (1941), но направлен был, в отличие от младшего брата Владимира,  не в Первое, а во Второе Ленинградское пехотное училище, базировавшееся в то время в удмуртском городе Глазове. Однако вскоре был комиссован.  Списан под чистую по заболеванию – в отце с детства тлело и тлело хроническое воспаление ушей, как результат сильного переохлаждения (провалился однажды зимой в полынью, едва не ушел под вишерский лед насовсем), которое тогда практически не поддавалось лечению. В Глазове же он совсем перестал слышать на одно ухо, из которого открылось постоянное, обильное гноетечение. В общем, «годен к нестроевой».  (С ушами, кстати, отец мучился всю свою жизнь, вплоть, до самой смерти, последовавшей в 1988 году)…    

 

Но почему именно рахманиновский второй фортепианный концерт, бессмертный «Вокализ», стал музыкальным лейтмотивом трагически-светлого киноповествования о драматической судьбе более чем 150 миллионного народа, вероломно атакованного 22 июня 1941 года безжалостным и циничным фашистским зверем? Иными словами,

почему  именно Рахманинов? 

 

 

2.

Для того чтобы ответить на этот вопрос, необходимо, на мой взгляд, вернуться в обстоятельства жизни, судьбы Сергея Васильевича. Известно, что композитор Рахманинов - уроженец усадьбы Семеново Старорусского уезда Новгородской губернии. Обстоятельство это, в известном смысле, если не ключевое, то, в любом случае, весьма и весьма примечательное, важное.

Исстари территории велико-новгородские и псковские претендовали на особую, если не исключительную роль в зарождении и становлении российской государственности. Сюда так и не дошел Батый. Особенности географического положения (близость к Швеции, Лифляндии, и Польше), наличие теснейших торговых и политических связей с сопредельными территориями, деятельное многовековое участие новгородцев в Ганзейском союзе, сформировали уникальный, особый тип, типаж людей – независимых, самодостаточных, не приемлющих тирании, произвола и притеснений. Новгородская средневековая республика с ее четко оформившимися, обозначенными признаками народной демократии, в виде, так называемого, новгородского вече – вот что представляла собой, в сравнительно недалеком историческом прошлом, малая родина композитора С.В.Рахманинова. Этот, невыветрившийся, неизгладимый и по день  сей дух новгородской вольницы, этот воздух свободы, которым начинено сознание каждого мало-мальски уважающего себя новгородца, равно как и северо-западно-окраинных россиян, вообще, так и не смогли, кажется, вытравить, уничтожить, извести ни корыстная плотоядность раннемосковского великокняжеского правления, ни безжалостные мечи и костры карательных экспедиций опричников Ивана Четвертого Грозного, ни застоялый бюрократизм дальнейшего, романовского хронического династического безвременья.

С другой стороны, не следует забывать и о том, что  Рахманиновы – род знаменитый, дворянский, древний, восходящий корнями, как свидетельствуют историки, к мифическому молдавскому народу, известному под названием «рахманы». Но только ли молдавские корни у рода Рахманиновых? Не вправе спорить с уважаемыми историками, я, все же, предполагаю, что у Рахманиновых имелись в роду и татарские предки. Думаю, что так… Сравните, «рахман», «рахмат», «рахмет». (Этот вариант настолько же очевидный и лежащий на самой «омонимической» поверхности, насколько же -  до сих пор еще почему-то  не востребованный нашими, обычно дотошными и сверхпрозорливыми деятелями исторической науки).

А сейчас, пока они, историки наши, размышляют над высказанным сейчас в адрес их, мы попытаемся вспомнить, пусть, бегло, но – окинуть взглядом нелегкий и неровный жизненный путь нашего свободолюбивого новгородца, музыкального самородка: девяти лет от роду  – воспитанник пансионата при С.-Петербургской консерватории, в тринадцать – представлен П.И.Чайковскому, в девятнадцать -  закончил консерваторию, и как пианист,  и как композитор. С большой золотой медалью. В двадцать – преподаватель музыки, в двадцать четыре – дирижер Московской русской частной оперы Саввы Мамонтова…

Жизнь неслась, летела на всех парусах. Казалось, что благоденствию и хлебосольству ее – не будет конца и края! Но – случилось то, что чуть было ни лишило нас всех композитора Рахманинова – провал Первой симфонии. Причем, по свидетельствам очевидцев конфуза – фиаско было полным: «15 марта 1897 года премьера Первой симфонии (дирижёр — А.К.Глазунов), окончилась полным провалом как из-за некачественного исполнения, так и — главным образом — из-за новаторской сущности музыки, намного опередившей своё время. По свидетельству А.В.Оссовского определенную роль сыграла неопытность Глазунова как руководителя оркестра во время репетиций...»

Вот так! Конечно, с позиций умудренного житейским опытом человека, произошедшее тогда, возможно, никак не подпадает под определение «катастрофа». Ну, подумаешь дирижер не справился с партитурой, ну, не там вступили валторны или тромбоны, ну, скрипки не вытянули, как надо было бы, «провалились» уже в увертюре сложного сочинения, ну, не приняли, не поняли слушатели… Ну, и что? Подумаешь! Не вешайте нос, господин композитор! Все проходит и это – пройдет. Перемелется – мука будет!

Но, на самом деле, думаю, что Рахманинову пришлось пережить едва ли не конец света. Представьте себе, что вам еще и двадцати пяти нет, что, при этом, вы необыкновенно самолюбивы и амбициозны (как и многие молодые люди в этом нежном, неустоявшемся, еще возрасте), что вы - талантливы, и, как следствие – невероятно ранимы и уязвимы. Что в вас, как клещ, сидит мысль о том, что раз вас заметили, то вы – должны, нет, вы – просто обязаны - соответствовать! Коль скоро, уж сам Петр Ильич -  оценил и отметил! Еще в тринадцать… И посему - вы не находите себе места,  терзаясь, оттого, что не справились, не оправдали оказанного вам высокого... Мало того, вы всерьез убеждены, что сейчас, именно сейчас, в данную конкретную минуту, все над вами откровенно смеются. Пусть и не в глаза, но - потешаются. Шушукаются. За вашей спиной. Жить с этим – невыносимо! О, как хорошо в такие минуты начинаешь понимать, что не все, далеко не все люди, которых вы привыкли считать своими доброжелателями – действительно настолько уж добры и благорасположены к вам! При этом  вам почему-то претит, что вас все время оценивают, подобно тому, как барышники, там,  оценивают лошадей на ярмарках и конских рынках, постоянно с кем-то сравнивают и зачем-то сопоставляют! С другой же стороны, что же вам остается делать, если вы чувствуете, слышите,  внутри себя, в себе, почти постоянно, словно бы, странную, необьяснимую, настолько же яркую,  настолько и - необычную, но – музыку? И, к тому же, вам зачем-то очень нужен  успех. Большой. Настоящий. Нужен шанс! Необходим, как хлеб! Но – увы… И вы казните и казните, распинаете и распинаете себя, со всей яростью, со всей безжалостностью, на которую способны только…  

Итогом неудачи стал тяжелейший нервный срыв, спровоцировавший  почти четырехлетнюю депрессию с  практически полной апатией к окружающему. Лишь благодаря настойчивым усилиям родных и своевременной помощи лучшего профильного специалиста тех времен – знаменитого доктора Н.Даля, Рахманинов, все-таки, вышел из затяжного жизненного пике и вновь вернулся к сочинительству.

Конечно, в жизни каждого человека случаются и взлеты, и падения. Особенно – человека творческого. В известном смысле – и те, и другие – неизбежность. Вопрос  лишь в отношении к происходящему: как отнестись к неудаче? Или – к внезапно обрушившейся славе? Как заставить себя не обращать внимания на провальные рецензии, насмешливые взгляды и намеки?  Для этого нужен был, прежде всего, жизненный опыт, которого у Рахманинова еще не было, да и не могло еще быть, по определению.  

К счастью, далее последовал более или менее благополучный период жизни. Вплоть до  1917 года. В течение которых Рахманинов много сочиняет, гастролирует. Дает концерты, активно участвует в музыкальной жизни страны. Горький опыт, «сын ошибок трудных», заставив быть еще жестче, еще требовательнее к себе и своему творчеству, многому научил композитора.

Следующий акт жизненной драмы разыгрался, случился, как было уже сказано, в период революции, поставив перед очередным выбором.  Как быть честному человеку, когда у тебя на глазах, в одночасье, рушится все, что было для тебя незыблемым, даже – святым?  Когда банды и орды революционных солдат и матросов бражничают и шатаются по улицам, грабя и убивая, выкрикивая при этом какие-то непотребные, хамские слова, скандируя, как зомби, чужие, заимствованные лозунги? Нет особенной необходимости, нужды развивать и далее эту тему, ибо все это уже было написано, и написано мастерски, у Бунина, того же, в «Окаянных днях» его, к примеру…  Итак, опять выбор.  Формально он очень прост: жизнь под большевиками или же тяготы эмиграции?

Необходимо отметить, что Рахманинову, на момент описываемых событий, уже сорок  четыре. Он – зрелый, законченный мастер, композитор, признанный не только у себя на родине, но  и далеко за ее пределами. Его знают и уважают, его ценят, с ним водят дружбу лучшие музыканты России. У Рахманинова – семья, дети. Так вот, весь здравый смысл, вся динамика и подоплека разворачивающихся вокруг событий тогда, подсказывал композитору, по сути, один, универсальный и простой, как дыхание, выход: «Спасайся! Беги, беги, куда глаза глядят! Вон, вон, из этого красного бедлама и бардака! Если не ради себя, то, хотя бы, ради будущего дочерей!» При этом Рахманинов, со всей отчетливостью, понимает, осознает, что он никогда, ни при каких обстоятельствах, не сможет найти общего языка новыми хозяевами российской жизни - разрушителями «мира насилья до основания, а затем…» Ибо рассматривает новую власть, вообще, и ее конкретных идеологов, вождей, носителей, представителей на местах – именно, как сошествие, приход Антихриста и его подручных на землю, как гибель всего и вся…

Не только перед Рахманиновым, конечно же, встали в полный рост тогда эти, не дающие ни минуты покоя, передышки, вопросы.  В эти переломные и переломанные дни, подобная борьба происходила, конечно же,  в душах многих и многих представителей дворянского сословья. Которое, в этой связи, разделилось, как известно, на три, как минимум, неравные части. Представители абсолютного большинства твердо решились покинуть родную землю, не видя для себя никаких дальнейших перспектив. Были и такие, кто и хотел бы, и рад был бы, уехать, как говорится, но – не имел возможности сделать это, не мог реализовать задуманное бегство.  По разным причинам и обстоятельствам. У кого-то на руках остались престарелые родители, которые не выдержали бы тягот переезда, у кого-то – хворые дети, нетранспортабельные родственники, нуждающиеся в  опеке и уходе  и так далее. И, наконец, была третья категория. Самая малочисленная, но,  зато, и - самая «упертая». Эти дворяне полагали, что, коль скоро, они – дворяне, они должны продолжать жить в России, не взирая ни на что! Ибо главная обязанность дворян, их высшее предназначение – это, именно, служение России, Родине, стране. Ни применительно, ни к каким обстоятельствам. Внешним и внутренним. Под кем бы ни находилась Россия. До конца. Без страха и упрека. А там – будь, что будет! Необходимо заметить, что оставаться со своей страной, разделить судьбу ее, нести крест свой служения до конца, сполна испив всю горькую чашу испытаний, выпавших на ее долю – многовековая традиция русского дворянства. Лучшей его части. Так было всегда. Даже при бесноватом, скором на расправу, Иване Грозном встречались бояре и дворяне, которые, оказавшись в немилости, попав в окончательную опалу, отказывались сменить родные просторы на хлебосольную заграничную жизнь, предпочитая восхождение на плаху или дыбу - хотя бы, мизерному отступлению от своих идеалов и принципов… Согласен, что таких было немного. Но и такие – были!

Хорошо известно, какой путь, в итоге, избрал для себя и своей семьи Сергей Васильевич. «Вскоре после революции Рахманинов воспользовался неожиданно пришедшим из Швеции предложением выступить в концерте в Стокгольме и в конце 1917 года вместе с женой Натальей Александровной и дочерьми покинул Россию. 15 февраля 1918 года он впервые выступил в Копенгагене, где сыграл свой Второй концерт с дирижёром Хёэбергом...».

Впереди у Рахманинова была еще относительно долгая жизнь. Почти двадцать шесть лет.  Впереди были и мировая слава, и вселенский авторитет, и относительное материальное благополучие. Но – это была уже другая жизнь. Вне России. Жизнь на американской чужбине.  

По-человечески, понятны мотивы трудного решения, которое принял тогда композитор.  Скорее всего, он, действительно, был не вправе, не мог, поступить иначе. Конечно же, интересы всей семьи – выше личных амбиций, желаний или не желаний одного из членов ее! Все это так. И все же, иногда законы собственной совести могут оказаться и, порою – оказываются, сильнее самых изощренных доводов разума и превыше всех судов земных!

В этой связи, думаю, смею полагать я, что «казнил» себя потом за сделанный выбор Сергей Васильевич не один год, и, может быть,  даже не одно десятилетие… Судил, не щадя, по самым строгим, самым суровым статьям незримого, ненаписанного никем и юридически – абсолютно не легитимного, но -  кодекса. Кодекса собственной чести.    

А как иначе объяснить тот факт, что он, после отъезда в течение десяти лет ничего не сочинял? Что за весь свой чужбинный период создал ...всего лишь шесть произведений (правда, выдающегося, высочайшего качества!)? Не свидетельство ли это того, что трагедия России, угодившей в лапы «красного хама», Антихриста во плоти – стала, неизбежно стала трагедией всей его эмигрантской жизни?  (Понимаю, что мне могут тут же возразить, что, мол, не было сугубой необходимости у великого музыканта, являвшегося, как известно, еще и выдающимся пианистом, все время что-то сочинять. «Выдавливать», «выстреливать» из себя симфонию за симфонией, оперу за оперой, балет за балетом… Заработка, приработка, ради. Чтобы выжить в стесненных жизненных обстоятельствах.  Что Рахманинов, мол, вполне мог только за счет исключительно концертной деятельности своей обеспечить себе и своей семье безбедное существование…).   

Это так. Но тогда есть еще одно обстоятельство, утверждающее меня в справедливости высказанного выше: деятельность композитора в годы Великой Отечественной войны. Он, как известно, «дал в США несколько концертов, весь денежный сбор от которых направил в фонд Красной Армии. Денежный сбор от одного из своих концертов передал в Фонд обороны СССР со словами: «От одного из русских посильная помощь русскому народу в его борьбе с врагом. Хочу верить, верю в полную победу».

…Словно бы, забыто было тогда,  перед лицом смертельной опасности, нависшей над  Родиной, Отчизной все неважное сейчас, все, в данный момент, второстепенное, вторичное, временное;  забыто и отставлено, вынесено за рамки, за ненадобностью и невостребованностью -  в чуланчик небольшого, но уютного  дома Рахманиновых в Беверли Хиллс, что в штате Калифорния, в котором композитор проживал вплоть до самой смерти, последовавшей в марте 1943 года, буквально за несколько дней до своего семидесятилетнего юбилея.  

В одной из  недавних телепередач, в которой принял участие российский режиссер Андрон Кончаловский, из уст его (Андрона) неожиданно услышал я, о том, что в годы войны из тарелок-раструбов заиндевелых репродукторов по всей России, России, которую  Сергей Васильевич покинул много лет назад, в 1942 годах начала вдруг звучать …рахманиновская музыка, в том числе, и гениальный Второй концерт…  Что Всесоюзное радио стало включать в свои программы произведения Великого Эмигранта России. Что, узнав об этом, там, на другом конце света, в американском далеке своем, Рахманинов, по словам близких, испытал невероятный духовный подьем, воодушевление: его - помнят, его – исполняют, его музыка – уже самим фактом своего звучания – тоже, тоже воюет, воюет с врагом! (Не случайно, оказывается, великий Роман Кармен «привлек» к участию в своей картине композитора Рахманинова, ох, не случайно! Прецедент такой уже, оказывается, был! В далеком 1942…).

 

 

3.

Так уж случилось, что именно произведения Рахманинова, да еще преподнесенные в столь оригинальном виде, стали для меня, лично, «пропуском», именным «проводником», персональным «кондуктором» в мир, прекрасный и безбрежный мир классической музыки, открыли мне, закрытую дотоле, область строгих канонов классических музыкальных форм, разбудили во мне хоть какой-то интерес к классическому музыкальному наследию…  Но почему - именно Рахманинова? Почему не Глинки, скажем, или Шостаковича, или Бородина, того же? 

Сейчас много пишут о том, что композитор Рахманинов  (цитирую, в частности, небезызвестную «Википедию»), якобы, «синтезировал в своём творчестве принципы петербургской и московской композиторских школ (а также традиции западноевропейской музыки), и создал новый национальный стиль,  оказавший впоследствии значительное влияние как на русскую, так и на мировую музыку ХХ века», что в рахманиновских  сочинениях (цитирую) «тесно сосуществуют страстные порывы непримиримого протеста и тихоупоённое созерцание, трепетная насторожённость и волевая решимость, мрачный трагизм и восторженная гимничность.». Дальше – больше:   «…музыка Рахманинова, обладающая неистощимым мелодическим и подголосочно-полифоническим богатством, впитала русские народно-песенные истоки и некоторые особенности знаменного распева…». И, наконец: «национально-колоритная черта гармонического языка - многообразное претворение колокольных звучностей. Рахманинов развил достижения русского лирико-драматического и эпического симфонизма»…

Отставим на время, пока, в сторонку все эти дефиниции и дифирамбы, благо их можно напридумывать сколь душе угодно. Пока же ясно, что ясно, мне лично, очень и очень немногое.  

Понятно, что классическая музыка трудна для восприятия. Что усвоение ее требует определенных усилий и навыков, требует подготовки, эмоциональной чуткости, отзывчивости, психологической зрелости, некоего умения трансформировать, «переплавлять» в себе музыкальные образы - в иные, требует внутренней перестройки, энергии, наконец. Очевидно, что для выполнения всего этой работы  необходимо время. Иногда - много времени.

В то же время, в каждом человеке, убежден в этом, в той или иной форме и степени зрелости присутствует, генетически унаследованная, нативная и наивная готовность к восприятию нового, неизведанного материала, логично и ясно вытекающая, следующая из, надеюсь, не оспариваемой покуда никем,  неиссякаемой потребности человека в обустройстве, преобразовании действительности, целенаправленном освоении окружающего его мира.

В силу неизвестных мне причин, освоение это, почти всегда почему-то, происходит не поступательно, последовательно, а, именно -  дискретно, скачкообразно,  и то, лишь при определенном сочетании внешних и внутренних посылов,  запросов (спрос на прекрасное и готовность к его восприятию). Но происходит. Механизм такого освоения также остается, во многом, тайной за семью печатями. Очевидно, это цепочка каких-то сложных психофизиологических и биохимических реакций, конечным результатом которых  является «феномен открытия».  Это когда вы, словно бы, вдруг, «прозреваете», становитесь чувствительными, неравнодушными к определенному музыкальному жанру, канону или форме, или когда вас начинает «цеплять», задевать за живое, творчество определенного композитора или группы композиторов…

Естественно при этом, что актуализация феномена открытия с наибольшим вероятием происходит, случается, именно, в наиболее «близких», «сродственных» случаях. Чем ближе по духу, миросознанию, миропониманию, менталитету,  национальным традициям, духовному миру конкретного реципиента, потребителя прекрасного  (слушателя, зрителя) творческое наследие данного композитора, тем больше у него шансов для актуализации (востребованности). Так случилось, очевидно, и в моем случае с творчеством Рахманинова. Ибо тот, неосознанно, сам того не желая, уже по праву своего рождения, воспитания, отношения к окружающей действительности, является наследником, носителем и выразителем интересов всего того исторического, географического, релиогиозного-духовно-мистического комплекса под названием «Россия», любовь и нежность к которой, с присущим ему талантом, композитор сумел, в зашифрованном, закодированном, трансформированном в музыкальные образы, виде, каким-то чудесным образом донести и до меня. Моя же задача была куда как проще, прозаичнее – всего лишь, «снять», «считать» эту информацию, дешифровав систему и символику образов, знаков и идей произведения. Перевести их на понятный мне язык логических соответствий и предиктов. В свое, отпущенное мне для этого, время.  

Отрицать, что национальное, этническое в музыке отсутствует – может лишь самый невнимательный, недалекий человек, человек, которому медведь наступил не одно, а на оба уха. Сразу. Одновременно. Ибо, к примеру, есть музыка афроамериканцев – джаз, есть просто африканская музыка, есть цыганская, скажем, и англосаксонская музыка и так далее и тому подобное. Естественно, что существует и русский национальный музыкальный стиль, для которого характерны, как известно, особый, сугубый мелодизм, плавность, распевность, повышенное внимание к  медитативной речитативности и отзывчивости. Но являлся ли Рахманинов создателем некоего «нового национального стиля»? Думается, что нет. Новые национальные стили, как явствует из названия, появляются, вместе с появлением новой нации, этнического образования. Нет, конечно же, нет, на должность Господа Бога Сергей Васильевич, никогда не претендовал! Другое дело, что он, как всякий самобытный автор (а рахманиновские сочинения необыкновенно самобытны, легко узнаваемы, «выделяемы» из основной массы произведений русских национальных композиторов), не мог не внести в него свои, новые краски и оттенки, обогатить, «раскрыть», высветить какие-то новые его грани,  усилить каким-то особенным, свойственным лишь Рахманинову, интонационным прочтением. Что он, собственно, и осуществил.  За что – огромное спасибо ему! Ибо, сделал он это настолько ярко, настолько – искренне, так – проникновенно честно, бескомпромиссно и убедительно, что сумел стать для миллионов и миллионов людей, тем самым, Сергеем Рахманиновым, который сейчас в сердце моем…

А в завершение не могу не сказать вот о чем еще…  Русский композитор Рахманинов похоронен вне пределов России, страны, в которой он родился, жил, творил, в которой - стал тем Рахманиновым, которым гордится ныне весь мир.  Вне России, в которую он так и не смог вернуться при жизни. Необходимо предоставить ему (хотя бы, праху его, увы!) эту возможность, возможность вернуться домой, воссоединиться, наконец, с отчей землей, хотя бы, сейчас. Ибо, время разбрасывать камни и время их собирать…     

 

г. Москва,

апрель-май, 2009