Андрей Углицких ФОТОГРАФ, рассказ

...Не секрет, что большинство людей любит фотографироваться. И - не любит, одновременно. По крайней мере, с возрастом у большинства людей, операция фотозапечатления своего драгоценного образа обычно вызывает все меньше и меньше энтузиазма. Кому же приятно наблюдать со стороны за процессом собственного медленного угасания, умирания, будь оно неладно... Когда смотришься изо дня в день, в процессе бритья, в небольшое зеркальце, висящее в ванной, оно, вроде бы, и незаметно. А фотографирование - это процесс не ежедневный, вот и всплывает на поверхность правда... При этом подавляющее большинство людей искренне полагает, что из домашних фотографий, сиюминутных слепков застывшего времени, нельзя извлечь никаких дивидендов, настричь купонов. Но, уверяю вас, далеко не все люди столь легкомысленны. Хочу, в этой связи, рассказать историю об одном прагматичном фотографе, случайно услышанную мной…

…Москва... Семидесятые-восьмидесятые. Молодой еще сравнительно, социально-активный мужчина, увлеченный литературой… Он и сам пытается подвизаться на большой литературной ниве, однако, дела идут не ходко. Но Господь – он, ведь, справедливый: не дал в одном - не забыл про другое! Сполна оказался наделенным мужчина тот достоинствами иными, не менее достойными. И деловыми, и организаторскими. И работоспособностью отменной. Назовем его Фотограф. Потому, что еще Фотограф наш – действительно, неплохой фотограф. Что еще можно о нем сказать? Человек крайне амбициозный, впрочем, как, наверное, все, или – почти все, молодые и социально-активные люди. При этом - легко входит в доверие, проявляя при сем известную изобретательность и используя немалое личное обаяние. Ибо, обладает даром внушения, определенным и весомым, и при каждом удобном случае ловко «включает» свои внушенческие «чары» на полную катушку. Такой вот, вышел у меня Бендер, право слово... Нет, нет, не подумайте чего, ничего криминального. Так, легкое мошенничество, в лучшем случае. Да и то, из числа почти недоказуемых...

Итак, Бендер, этот наш, в отличие от своего литературного прототипа, был вхож в московские литературные круги. На дружеской, так сказать, ноге был с некоторыми из полуопальных литературных «звезд» той эпохи. Хотя, не думаю, чтобы те сразу же, с распростертыми объятьями, принимали Фотографа в своих домах. Напротив, поначалу, возможно, даже с подозрением! Ибо родословная у Фотографа не очень-то располагающая к откровенностям и тесному дружескому общению – отец Фотографа, человек серьезный, полковник. А может быть, даже генерал. Тех-Самых-Самых-Органов. Но зато биография Фотографа – по крайней мере, начало ее, так сказать, почти что «диссидентская». Ибо, в подростковом возрасте не на шутку увлекся герой наш всякими запрещенными, зловредными сочинителями антисоветскими: Мандельштамами, Роями Медведевыми. Дальше – больше. До Солженицыных, постепенно, докатился! Кое-что перепечатывал, самиздатиком домашним баловался. Пытался распространять даже. Искренне, от всего сердца, похоже… Как отец его прохлопал – одному Богу ведомо, но прохлопал. И прохлопал – основательно. Хватился, когда Фотографа задержали. Отправили в изолятор следственный, гэбэшный. Дело, как водится, завели. Что же делать, отцу с нашкодившим отпрыском? Подлец, конечно, но, ведь, сын, все-таки. Поэтому нажал, надавил Генерал (или - полковник, достоверно не известно это) Где-Надо, благо связей нужных было, хоть отбавляй. Выручил, под личное поручительство, очевидно. Как? В армию сплавил. Взрослеть, ума набираться, дурь мальчишескую вышибать. Но при этом определил сынулю в часть элитную, «придурочью», можно так сказать. Неподалеку от Москвы. Чтоб под рукой был, чтоб руку на пульсе держать, если что. В пределах досягаемости чтобы был. Помогло. В общем, испугом легким отделался герой наш, в итоге. Возможно, даже в плюсе оказался, в конце-то концов, ибо, именно в армии освоил он, и освоил основательно, профессию фотографа. Благо, кто-то из сослуживцев, уходя на дембель, оставил, подарил ему свой фотоаппарат и самоучитель по фотографическому делу. Остальное было уже, как говорится, делом техники - головастый и рукастый Фотограф очень быстро, если не сказать - стремительно, освоил эту, новую для себя, область человеческой деятельности...

Поэтому-то писатели, поначалу, очевидно, не очень-то шли на контакт с героем нашим. Но ведь и Фотограф-то был не лыком шит: его не очень-то интересовали официальные, и без того заласканные вниманием, советские писатели. Не любил он их, и не очень-то к ним приближаться стремился. Нет, интересовали его, как раз те литераторы, которые были не «формате» социалистического реализма. Куда как более «перспективные», по его представлениям. Не то, чтобы отпетые враги власти – тех, к тому времени уже основательно «подчистили», повыслали из страны – а именно, полудиссиденты, полуизгои литературные того времени, персонажи, нередко упоминаемые на наших с вами кухонных полуночных посиделках, помните? Носители особого мировоззрения, иного, в чем-то отличного от ортодоксального, советского. Которых втихаря гнобили, старались не замечать, замалчивать. А что - пусть посидят без публикаций и без дач в Переделкино – может, одумается кто?! А раз они были полузапрещенными, то, соответственно, и фотографов вокруг них из «Правд» и «Огоньков» особенно не замечалось. Используя обстоятельства эти, Фотограф, несмотря на свой, "сложный" для этих литераторов, семейный анамнез, в конечном итоге, все же, находил с ними общий язык (благо, язык у него самого - где надо подвешен!). В том числе, при случае – фотографировал. Точнее, не фотографировал, а фотографировался. Именно это его интересовало. Очень уж важно ему было именно сфотографироваться со своими полуопальными визави. Зачем? Вот это-то и есть самое интересное во всей этой истории. Потому, что, наверняка, этого никто не знает. Кроме, самого Фотографа. А Фотограф – уже лет пять, как уехал из страны. На постоянное место жительства. Насовсем. И связаться с ним – невозможно, ибо я не считаю себя вправе общаться с ним. Да вряд ли он и стал бы общаться со мной. Поэтому далее придется, уже зная, так сказать, конечный результат, "догадываться", «опираться» лишь на возможную реконструкцию некоторых событий из жизни Фотографа того, застойного периода… ***


…Домашнее безобидное фотографирование… Невинные фотоснимки на фоне кадки с пальмой или в саду, под двуствольной яблоней, среди цветущей сирени… Сколько в них неподдельности, наивной честности, не правда ли? Или вот: на снимке два человека. Один – сразу узнаваемый, знаменитый, легендарный писатель, литератор, личность. А кто – это рядом с ним? Не узнаю, хоть убей! «Светочка, женушка моя бесценная, подойди на минуточку, глянь-ка, кто это на снимке рядом с Булатом Шалвовичем (к примеру), я что-то не признаю… Что, и ты не знаешь? Гм… А подпись? Кто, кто? Писатель, говоришь? Надо же, писатель оказывается! А ты, что-нибудь, его читала? Ничего? Странно, и я - тоже… Какие же мы с тобой, женушка, не развитые, не подкованные… Надо бы, что-нибудь, почитать, этого, как его, тьфу ты, опять позабыл!» Никогда не оказывались в подобной ситуации? Поздравляю вас! А никогда не задумывались, как, каким образом можно получить в свой архив такой снимок? С любым знаменитым человеком? Как это может, в том числе, произойти? Вот один из возможных вариантов: вы приходите в гости к человеку. Знаменитому известному литератору, писателю. Например, к некоему условному Ивану Ивановичу П. Являетесь к нему на дачу, в назначенный строптивцем-писателем час, запыхавшийся, но довольный, что встреча наконец-то состоялась. Ибо, чтобы добиться приглашения, вы потратили кучу времени и сил. Вы «выходили» на этого П. несколько недель, а может быть, даже месяцев. Вы основательно изучили весь доступный вам круг его общения. Вы даже знаете, что П. любит на завтрак есть два яйца всмятку и полчашки некрепкого кофе с двумя кусочками бородинского хлеба. Заодно вы прочли весь корпус изданной П. литературы и еще с десяток сочинений, гуляющих по Москве в самиздатовских списках. Поэтому, сейчас, в данный исторический для вас момент, для вас крайне важно понравиться капризному, неуживчивому в быту, знаменитому визави. Поэтому вы, двигаясь по дачному участку, вослед встретившему вас у калитки Ивану Ивановичу, пытаетесь понять, всматриваясь в сгорбленную спину шествующего перед вами хозяина дачи, в каком он сегодня настроении, духе, стараетесь ничем не раздражать его… Именно поэтому вы так долго и аккуратно вытираете подошвы своих туфель при входе в помещение, старательно стирая и без того уже вконец стертый, выцветший половичок, а также – к месту и не к месту извиняетесь, извиняетесь на каждом шагу, где надо и не надо, и на все смиренно просите разрешения: повесить кепочку вот на этот гвоздик, положить пиджак – вот на этот вот обшарпанный стул, с отбитой правой задней ножкой, и без конца за все благодарите: за стакан теплой воды, поднесенный хозяином дачки («очень уж, жарко сегодня, уважаемый Иван Иванович»), за его дежурное, сухое, уже по одному своему тону, призывающее отказаться, предложение отведать «чем бог послал». Словом, вы очень стараетесь… Это очень важно для вас. Вы тщательно и последовательно соблюдаете правила начатой вами сложной атаки на цель, и намерены довести свою трудную партию в игре до победного конца. Для этого надо много разного: говорить с «объектом» только об «объекте», о нем, о нем и только о нем! О том, какой он – великий, грандиозный, несравненный. О том, как глубоко удалось ему в своей прекрасной повести Х. проникнуть в суть человеческих отношений, а в гениальном романе У. – дать впечатляющую картину состояния современного общества! Лесть и эрудиция – вот ваши главные козыри! Поэтому, сравнивая, так сказать, и проводя литературные параллели, вы все время упоминаете, в контексте имени хозяина дачи, самые неотразимые имена: Кафка, Пруст, Хемингуэй и так далее, и тому подобное. Не забываете, впрочем, и о наших классиках (Пушкине, Достоевском, Чехове). При этом, обволакивая, вы излучаете абсолютную искренность. Вы искренне удивляетесь в ходе беседы: почему до сих пор П. еще не дали НОБЕЛЕВСКУЮ!? Выражаете по этому поводу свое решительное «фи»
Еще - вы знаете, о чем ни в коем случае нельзя говорить с Иваном Ивановичем. О себе! Ни в коем случае! Ни под каким видом! Ну, разве что, если он сам спросит. И то – как можно короче, суше, как о чем-то самом несущественном и неважном для вас. Сейчас вы - горячий поклонник Ивана Ивановича. Только! Only! Поэтому вы цитируете, взахлеб цитируете, иногда даже не к месту, но – цитируете, какие-то наиболее выигрышные фрагменты из сочинений Ивана Ивановича (вы, готовясь к рандеву, не поленились заранее подготовить несколько наиболее «сокрушительных», хлестких, точных цитат). Вы бурно негодуете по поводу безобразного поведения властей, сокрушенно цокаете языком, видя запустение в котором пребывают дачные помещения, вы даже намекаете на то, что ваша любовь к творчеству И.И., ваше преклонение настолько велики, что вы готовы (хоть сейчас!), в разумных, конечно же, пределах, своим личным, так сказать, вкладом, поспособствовать делу приведении помещений в вид надлежащий, долженствующий…
Но в горячке дискуссии, вы, все же, не забываете вести себя предельно аккуратно: восхищаясь и негодуя, вы тщательно себя контролируете: следите за своими руками, избегаете активного жестикулирования (негоже руками, как клоуну, махать!), стараетесь не превышать нормативной громкости речи – все это может принизить общее впечатление. Лесть – главное! Она способна растопить даже Северный Ледовитый океан. Если ПРАВИЛЬНО себя вести…
И все это, по совокупности, начинает вскоре действовать... Хозяин дачи, поначалу встретивший вас не очень-то доверчиво, постепенно, под действием вашего недюжинного обаяния, вашей искренности, начинает обмякать, оттаивать, «вестись», в общем: он все охотнее и охотнее рассказывает о своих насущных и текущих: мол, вот, эту рукопись («три года жизни, как коту под хвост!») «зарубили» в «Новом мире», а ту – не приняли в «Дружбе народов»… В довершение всего, окончательно теряя, столь нужную ему сейчас, осторожность, И.И. начинает стремительно «проваливаться» в возрастную сентиментальность: «у кота, вот – несварение, что ли? Рвет и рвет, подлеца. А ведь люблю я его. Мы с ним уже 13 лет вместе, еще в коридоре симоновского «Нового Мира», котенком, за батареей центрального отопления нашел!» (В этом месте уместно вмешаться, даже перебить, предложить знакомого ветеринара). Лишь окончательно убедившись, что доверие завоевано, контакт с намеченным, более или менее, налажен, во всяком случае, он – состоялся, можно и к главному приступать. Но, опять же, с умом! Для начала надо, улучив момент, попросить разрешения просто сфотографировать хозяина дачи. На добрую память, так сказать. О незабываемом и так далее. После этого делается несколько снимков (их потом можно будет выбросить, хотя и жаль «кадриков», но – делать нечего). Для проверки, насколько клиент управляем, в какой он кондиции, используются традиционные примочки сочинских или питерских, там, фотографов-ловеласов. Персонаж фотосъемки заставляют менять позы, в поисках, якобы, лучшей «освещенности», перемещаться, выполнять «контрольные» команды («встаньте правее, еще правее, нет много… назад… вот так! Или «смотрите повыше, вот сюда, на мою руку… Так уже лучше… Еще повыше…Прекрасно… Замечательно…Снимаем! Какой же вы замечательно фотогеничный!»).
Лишь убедившись, что клиент действительно «созрел», лишь после этого, вы предлагаете сделать несколько «общих» снимков, на которых вы окажетесь в одном кадре с доверчивым Иваном Ивановичем. Наивные возражения, окончательно очарованного вами, писателя типа: извольте, но, как же, кто же будет нажимать на спуск фотоаппарата в этом случае? – не проходят. Изобразив легкое раздумье (впрочем, легкое смущение будет выглядеть в этом случае более уместным), вы, вдруг, «вспоминаете»: «А автоспуск? Автоспуск же есть, уважаемый Иван Иванович! (Также можно использовать и более сложные «техники» – взять на встречу с собой родственника, проверенного человека. Но лучше всего – детей! Это вариант – стопроцентный! «А нас, Иван Иванович, Петька мой (или Мишка, там) щелкнет. Он у меня смышленый. И тоже, кстати, пишет. Под вашим, конечно же, влиянием!»).
Таким образом, и осуществляется то, ради чего вы вставали ни свет ни заря, перлись в тмутаракань эту, собачью, тряслись, как идиот, в переполненном автобусе, потом – в вагоне электрички, изнывали от зноя, терпели дорожную вонь, дышали перегаром небритых соседей по путешествию, натерли себе мозоль на большом пальце левой ноги новой, до конца не разношенной еще обувью, вынуждены были два битых часа сносить стариковское брюзжание, отсидели копчик на неудобном, качающемся табурете (гвоздя ему, «гению», нет времени забить!). Но теперь уже все, Слава Богу, позади (только бы, пленка оказалась качественной, только бы проявилась и закрепилась нормально!)…
…Таким вот образом, постепенно, день за днем, «клиент» за «клиентом» и составляется, складывается некий архивчик. Основная проблема – выбор персоналий. Ведь игра должна стоить свеч: фотографироваться только с теми, у кого есть шансы войти со временем в бессмертие, стать историческими Небожителями… Вот в чем проблема! Для успешного решения ее человечество придумало пока только два способа. Первый – использовать свою интуицию (самая сложная и ненадежная вещь на свете!). Второй – не складывать, как говорится, все яйца в одну корзину, и профилактически, так сказать, фотографироваться со всеми «претендентами» подряд, желательно - без "пропусков", то есть, со всеми мало-мальски возможными, и даже – невозможными, кандидатами на грядущую Вечность. Второй способ - самый хлопотный, самый затратный, самый трудный – но зато куда как более надежный!

Таковыми, в общих чертах, очевидно, были черты «системы», которой, возможно, не раз и не два, воспользовался Фотограф… Когда пришел он к ней, на каком этапе развития своего – неизвестно. Но, похоже, пришел. В этой связи, если бы имел я возможность поговорить с героем нашим (а это, повторюсь еще раз, невозможно), я попытался бы понять для себя только одно: когда? Неужели же еще тогда, четверть века назад, знал уже герой наш, все про все и про всех: как дело обернется, чем, в конце концов, закончится? С властью всесильной советской? Что рухнет она, что полуопальные писатели те займут свое законные места на литературных пьедесталах? Если так это, то Фотограф, безусловно, гений! Снимаю перед ним шляпу, отдаю увековечивателю должное…

Что было дальше? А дальше было то, что всем нам уже хорошо известно. Рухнул железный занавес, канула в небытие КПСС, общество в одночасье «прозрело». Гласность. Интернет. Частное предпринимательство. И так далее и тому подобное. Деградация общественного сознания достигла состояния, о котором писал в одной из последних своих книг А.Зиновьев. Помните, когда он делился впечатлениями от просмотра телевизионных программ ельцинской поры? Жаль, под рукой нет текста этого выдающегося философа и «антидиссидента». Придется пересказывать своими корявыми словами. Зиновьев обратил внимание на то, что на юбилейном вечере актера А, крепкого профессионала, но - явно не выдающегося и уж, тем более, ни в коем случае - не гениального, подавляющее большинство выступающих в речами в честь юбиляра, не скупились, в ходе своих спичей и тостов, на эпитеты «великий», «гениальный». Но и этих, уже выступивших, актеров также явно средних по масштабам своего дарования, их еще более молодые коллеги, в свою очередь, также позиционировали в своих выступлениях именно как «великих» и «гениальных»! И так далее и тому подобное. Словом, в условиях тотальной девальвации слов вообще, и в результате обвального снижения оценочных планок, выбился Фотограф наш в постперестроечное время, на какое-то время, в какие-никакие, а «писатели». Стал на волне безрыбья того, образно говоря, не крупной, но рыбкой в литературе. В том числе, и за счет обнародования части своего архива. Вот когда сыграли те, «любительские», фотоснимки! Публикуемые тогда в СМИ фотографии Фотографа рука об руку со своими, признанными к тому времени окончательно и бесповоротно, классиками, полуопальными писателями – оказались очень кстати! А главное – за руку его тогда уже никто не мог ухватить, уличить хоть в чем-то. Ведь спросить-то было уже некого: подавляющего числа фигурантов тех, с «общих» с Фотографом, снимков, не было к этому моменту, увы, на свете белом…

…Где-то сейчас наш славный Фотограф? Какого ему там, в нынешнем своем заграничном далеке? Может быть, остепенился, ленивым стал, толстым, вальяжным, тяжелым на подьем? Или и сейчас, где-нибудь, среди писательских вилл, коттеджей и палаццо в пригородах Рима и Нью-Йорка, Берлина и Парижа, Лондона и Мадрида, нет, нет, да и слышен еще его келейный, иезуитский голос, по-прежнему, говорящий только теперь уже на итальянском, английском, французском (с неустранимым русским акцентом), примерно, следующее: «Хеллоу… Бон суар… Как же вы сегодня прекрасно выглядите, сеньор, сэр, мистер, герр... Ваша последняя книги (роман, сценарий, поэма) – просто гениальны! Нет, благодарю вас, месье, а не могли ли бы принести мне водички холодной, а то жара такая сегодня? Мерси... Фэнкью... Грациас...